И. Н. Кузнецов, помощник начальника Метростроя по кадрам

В самом деле, какое отношение может иметь балтийский моряк к технике метро? Добро бы был я еще подводник. Ну, тогда еще может быть и подземные работы как-нибудь были бы мне знакомы, а то вдруг… Мне это показалось даже странным.

Тов. Каганович предложил мне перейти на работу в Метрострой. Он дал мне задачу: изучить рабочий состав. Он назначил меня на должность помощника начальника строительства по набору рабочей силы. Подробно расспросил меня, где я работал раньше. Я сидел огорошенный. Рассказал ему, что имею стаж фронтовой, чекистский и больше ничего. Он сказал:

— Ничего. Нам такого и нужно. Поймете. Он посоветовал произвести на метро проверку людского состава.

Я вышел из кабинета и остановился обалделый.

Лазарь Моисеевич тоже вышел и говорит:

— Ну, чего стоите?

Я только плечами пожал.

— Чего тут плечами пожимать? Идите принимать работу, — сказал тов. Каганович.

Хорошо сказать: принимайте работу, а что я о ней знаю? Балтийский моряк, чекист, участник гражданских фронтов — все это очень далеко от метро. Постарался себя уговорить: был ты участником всех гражданских фронтов на земле, теперь борись, за новый фронт под землей.

Пришел на работу 4 апреля 1934 года. Начал обходить бараки. Встретил людей из Казакстана, казаков. Народ, надо сказать, степной. Дали им кровати, простыни, честь честью. А они — кровати в сторону, а сами врастяжку на полу. Простыни, одеяла — все сложили в кучу, в угол. Столы тоже отодвигали. За столом есть не могли — ели на полу. А на дистанции работали вместе со всей семьей: он работает, а рядом с ним жена и дети лежат. Кочевники!

Хотели их вернуть. Но через день получили от тов. Рыскулова бумагу: просил нас не обижать казаков и обратить особое внимание на них.

Это для меня и было началом университета. Университетом я Метрострой называю. Это было университетом и для рабочих и для меня самого. И первыми преподавателями, профессорами были: партия, правительство, комсомол, а в роли ректора — Лазарь Моисеевич Каганович.

Тов. Каганович день и ночь болеет за метро. Каждого начальника шахты, каждого заместителя он знает по имени и отчеству. Удивительная память на людей! На совещаниях он никогда не вызовет, скажем: «Товарищ начальник 30-й шахты», а прямо скажет: «Ну, Кузьмин, рассказывай, как твои дела». И рабочих также знает. У него на каждой шахте среди рабочих свои приятели есть.

Рабочих на метро около 70 тысяч человек. Солидная армия. Я приступил к проверке рабочего состава по шахтам и дистанциям. Столкнулись мы и с дрянными вещами. Состав был порядком засорен. Около двух тысяч человек пришлось удалить.

Помещение отдела кадров было похоже на какой-то табор. Беспорядок страшный. Пропуска валялись на столах, на стульях — где хочешь… И с печатью, со всем.

Начальники шахт и дистанций — народ, порядком избалованный руководством. Они полагали, что состав их не должен интересовать. С каким бы составом ни работать, лишь бы выполнить план. О том, что могли пролезать чужие люди, всякий враждебный народ, — об этом они видимо мало задумывались. Как будто не от этого зависят сроки выполнения, качество работ и сохранность сооружений.

Пришлось начать работу с проверки паспортов. Многие не имели никаких документов и сами скрылись. Уволенные и скрывшиеся — это бывшие уголовники, кулачье, бежавшее из высылки. До меня принимали просто: приходит человек в отдел кадров — милости просим! И прямо под землю отправляли.

Когда мы объявили перерегистрацию, эти молодцы вообще решили не являться. Спрятались по шахтам. Тогда мои люди полезли по шахтам их разыскивать. Иногда приходилось буквально их вытаскивать на свет дневной. Это были самые опасные. Никаких документов у них не было — «Иваны Непомнящие». А часть из этих двух тысяч попала к нам, нечего скрывать, по профсоюзной мобилизации… Не секрет, что директоры заводов давали иной раз всякое барахло — без квартир, без всякого подбора — самых плохих рабочих. Да и вербовщики на местах не всегда подходили к делу серьезно.

Но основной наш кадр — это комсомол и вообще рабочая молодежь, собранная в Москве и во всем Союзе. Тут и башкиры, и украинцы, и казаки, и грузины, и татары. Это был народ, набранный исключительно в организованном порядке. Он собирался по всей стране, чтобы создать кадры для всей страны.

Как наш социалистический «университет» перестраивал рабочих?

Сегодня ты — проходчик, завтра — крепильщик, потом бетонщик, штукатур, наконец мраморщик. И все эти знания приобретены исключительно на метро. Но кроме технических знаний и навыков каждый получал еще крепкую политическую заправку, огромный, не спадающий подъем, с которым шла работа даже на труднейших участках. Часты примеры настоящего производственного героизма, трудовое упорство — это давала идейная, так сказать, лаборатория нашего университета.

Одной из самых тяжелых шахт была 12-я. Там работали под сжатым воздухом, под давлением, которое в 21/2 раза превышает нормальное атмосферное. Там работали два щита — русский и английский. В них работали всего по четыре часа. И как работали! Как часы, как механизм. Давали полные 100%. И это без всякого нажима со стороны инженера, десятника, бригадира. Рабочие чувствовали себя на боевом участке почетного строительства.

Размах работы и отношение рабочих к своему делу были для меня весьма поучительны. Я неплохо знаю рабочих. Я соприкасался с рабочими повседневно. Рабочий Метростроя куда более организован и сознателен, чем многие и многие наши рабочие других отраслей.

Кто не знает подлинной, иногда трагической героики метро! Вот на 12-й шахте был пожар. И тогда погиб инженер Чистяков. Его никто туда не посылал. Он сам пошел проверять забой на шахте № 12-бис. Его не пускали — он все-таки пошел. И оттуда не возвратился.

О чем это говорит? Я думаю, объяснять излишне. Ясно.

Тогда же погиб и не вышел оттуда один рабочий-татарин. У меня есть данные, говорящие, что он погиб, пытаясь потушить пожар. Там загорелась пакля. Может быть ее зажгла искра от рубильника, а может быть курили…

О нас болтали всякие страхи. Запугивали народ. А если проверить процент аварий, болезней и смертей на каком-либо другом строительстве и на строительстве метро, то у нас, оказывается, процент значительно меньший.

Основная болезнь у нас — это «заломай». Так ее называют рабочие. Это кессонная болезнь: вскипание крови от резкой перемены атмосферного давления. Существуют отдельные камеры, чтобы каждый рабочий, выйдя из кессона, не сразу попадал в нормальное атмосферное давление, а понемножку «шлюзовался», или, как говорят рабочие, «остывал». Но рабочие иногда этого не делают. Они идут прямо домой, и их начинает ломать.

Вообще рабочие у нас теперь после работы имеют весьма культурный вид. Белые воротнички, галстуки. Некоторые в шляпах. Билеты в кино и в театры берутся с бою.

У нас не было ни рабочих, ни инженеров-метростроителей. А сейчас мы отобрали для второй очереди метростроительства пятнадцать тысяч человек. И это отличная рабочая армия, прошедшая серьезнейший подземный университет.