В. А. Ребров, бригадир-проходчик шахты № 12

Мобилизация комсомольцев на метро призвала меня в ряды строителей. На 22-й шахте условия были плохие. Спецодежды нехватало, сапог было мало. До того дело доходило, что одна смена вылезает из шахты, а другая ждет, пока разуются, и тут же надевает скинутые сапоги. Сапоги были рваные и мокрые всегда.

Работа на шахте сначала мне очень не понравилась. Везде грязь да вода. Первые дни я все думал, как бы сбежать. Хожу и рассуждаю: не то работать, не то не работать.

Потом решил работать, тем более — неловко: выбрали меня членом бюро комсомольской ячейки. Переломился я и здорово взялся за работу. Тут мне разряд прибавили и назначили звеньевым по проходке.

А на метро в эту пору нехватало щебенки. Комитет комсомола постановил мобилизовать на прокладку ветки у Веневского карьера пятьсот комсомольцев. С нашей шахты было послано двадцать два человека, и я над ними бригадиром.

Поехали мы в Венев с песнями. Вылезаем из вагонов, а люди над нами в смех:

— Вот наехали. Настроят такие!

Но мы недолго обижались и сразу пошли на работу. Сначала мы делали насыпь. Дали нам план работы. Прикинули мы и решили выполнить его в месяц. Времени мы не считали, а дадут тебе 50 кубических метров насыпи на день — и делай. Первые дни выполняли план на 100%, а как приучились — стали выгонять за восемь часов 130-140%.

Вот только не хватало у нас инструмента и не было тачек.

Первым делом мы разогнали все наше начальство во все стороны искать инструменты. Инструменты нашлись, а тачки мы сделали сами. Кончили мы насыпь, а мою бригаду, как лучшую, перекинули на раскладку путей. Рельсы нам подвозили за 5 километров, а мы их укладывали.

Дело было в октябре. Работать приходилось ночью. Кругом темнота, дождь, грязища —— ноги вязнут.

По плану должны были мы делать 400 метров за ночь. В первую ночь мы сделали 500 метров, а во вторую — полил такой дождь, что едва прошли 200 метров. Вышло так потому, что из-за дождя и темноты нам не сумели подвезти рельсы.

На другой день мы созвали собрание и здорово обругали начальство. Ругали главным образом из-за фонарей. Достали они нам только два фонаря. Это не выход, ясно!

Придумали мы такое: взяли с собой два воза пакли и гудрона. Ночью зажгли факелы. Завинчиваешь гайку, а факел ветром задувает. Погаснет факел, и ночь кажется еще темнее. И дождь бьет. Окаянная была работа! Но мы не сробели и вывели за эту ночь 600 метров.

В эту ночь у нас был такой случай: привезут нам рельсы, мы их быстро разложим и ждем, пока опять привезут. Ждать так под дождем надоедало. И нашли мы под бугром 29 восемнадцатиметровых рельсов — лежали в куче. Только вытащить их было очень трудно.

Ходил тут с нами один железнодорожный мастер, очень хороший мужик. Я с ним поговорил, как бы вытащить эти рельсы, а он мне сказал:

— Кой хрен, разве их вытащишь!..

И действительно, тащить эти рельсы приходилось на очень крутую насыпь, а кругом была ужасная темнота и грязь.

Хожу и думаю, как бы вытащить хоть один рельс. И придумал так: возьмем мы рельс на руки, а двое ребят будут бежать по бокам с зажженной паклей. Расставил я людей вдоль рельса, брали они его на руки и быстро бежали в гору. Пока мы бежим, факел горит. А как только на бугор взберемся — ветер его загасит.

Ну, раз один рельс вытащили, значит можно и другие вытащить. Таким образом подняли мы все рельсы в полтора часа.

Начальства с нами в эту пору не было. Вообще никого не было, работали мы одни. Как раз, когда мы вытаскивали последний рельс, пришел железнодорожный мастер и удивился нашей работе. И даже назвал нас львами.

Утром приходит наше начальство и видит: что за штука? Привезли рельсов столько-то, а путь уложен дальше.

Так вот и работали. Моя бригада в это время выпускала стенгазету, где мы друг друга хорошо критиковали. Жили мы в общежитии. Шамовка была довольно паршивая. По соревнованию мы вышли на второе место, а почему — я до сих пор не понимаю: выработка у нас была на 2% больше, чем у занявшей первое место бригады.

В общежитии я всех заставлял рассказывать, кто как работал — кого поругаю, кого похвалю. Премировали нас за работу деньгами, а мне выдали гармонику.

К октябрьской годовщине мы работу закончили и вернулись на шахту. Меня сразу поставили бригадиром комсомольской бригады. Работал я проходчиком, бетонщиком, вообще делал все, что было нужно.

Тут подоспела мобилизация комсомольцев на лесозаготовки в Архангельск, меня не хотели пускать, но я своего добился.

Когда мы приехали в Архангельск, там стоял сорокаградусный мороз. Наши ребята сразу схватились за уши, а я уже на лесозаготовках бывал раньше и к морозу привык.

Вышли мы в первый день на работу — опять мороз сорок градусов. Дали мне один топор на две бригады, а нужно было по крайней мере четыре. Я начал затесывать стойки. Ребята смотрят на меня и не понимают, зачем я это делаю.

Прикрепили к нам старых рабочих, а они пришли пьяные. Мы с ними работать не согласились.

Стал я сам все показывать ребятам. Они не знали даже, как надо поднять дерево. Это тоже уметь надо: иное бревно один поднимет, а могут не поднять и трое.

Первую платформу мы грузили около шести часов. Остальные бригады (их было тридцать) в этот день не загрузили и до одной. Да все пришли помороженные — у кого нос, у кого уши распухли. Я поставил вопрос перед ребятами так:

— Ребята, жми вовсю! Чем сильнее будете жать, тем меньше мороз забирает. Это уж верьте.

На другой день дело у нас пошло быстрее, и через пять дней мы вшестером нагружали платформу за три-четыре часа. Опять у нас пошло соревнование. Мы ежедневно выпускали стенгазету и вывешивали показатели. Ребята ежедневно подсчитывали, кто кого обгоняет.

Был у нас один бригадир, по фамилии Кулагин — парень очень грамотный. Он часто проводил беседы с сосланными и рассказывал им о метро.

Среди сосланных был известный ленинградский громила Жорж Перчаткин. Он пользовался там большим авторитетом, его знали кругом все, даже малые ребятишки. Хотя ему было всего двадцать четыре года, присужден он был за разные дела, если все считать, — до пятидесяти лет тюрьмы. До нас он работал очень плохо, и вначале он здорово косился на наших ребят, а потом привык и с некоторыми даже сдружился. Пробовал он сначала развращать наших ребят. Но наши ребята были не такие. Мы многое ему рассказали о нашей комсомольской жизни, и на него это очень подействовало. Работать он стал хорошо, его назначили бригадиром, и когда нам Северный крайком комсомола вручил переходящее красное знамя, этот Жорж взял красное знамя и долго его удерживал за собой.

Когда мы уезжали в Москву, Жорж Перчаткин провожал нас до самой станции, крепко прощался с ребятами и сказал:

— Все равно я убегу в Москву работать с вами на метро.

И старые рабочие стали смотреть на нас по-другому. Верно, мы во многом наладили их жизнь.

В столовой у них была такая расхлябанность, что нас в первый день накормили супом с прогорклым горохом. Мы конечно этого супа есть не стали, а на другой же день сняли заведующего столовой и выделили своего товарища налаживать питание. В столовой стали давать мясные обеды. Так мы наладили там жизнь, что старым рабочим было жалко расставаться с нами.

Вставать приходилось очень рано. Когда у меня много работы, я всегда просыпаюсь аккуратно и не сплю иной раз по целым ночам, прямо как старик. Все ребята знали, что если я проснулся, значит пять часов. А если я сплю, посмотрят на меня и опять закутаются.

За работу в Архангельске я был премирован часами и велосипедом. По возвращении из Архангельска сто лучших наших ребят были отобраны и посланы на сборку советского щита и на проходку английским щитом. И меня назначили бригадиром по проходке на английский щит.

Я никогда щита не видел и очень долго на него удивлялся. Однако проработал я три дня и взялся по-своему налаживать работу. Расставил я по-новому своих ребят, и дело завертелось.

В соревновании бригад на щите я вышел на второе место. Первым шел тов. Краевский.