И. А. Козлов, заместитель начальника 3-й дистанции

Чайковский — один из самых моих любимых композиторов, а «Пиковая дама» — самая любимая опера. И все же раз был случай, когда на спектакле «Пиковой дамы» в Большом театре мне было не до музыки и глядел я больше не на сцену, а на пол партера и прислушивался не к оркестру, а к топоту сотен ног, во время антракта ступающих по залам.

А дело было в том, что я в то время работал прорабом по реконструкции Большого театра. Надо было в три месяца произвести большие строительные работы и открыть театр в срок. Работали в три смены и гнали что ость силы, так как каждый день задержки открытия театра стоил государству десятки тысяч рублей. Деревянное перекрытие партера надо было заменить железобетонным, а под ним устроить фойе для оркестра. Земляные работы пришлось вести уже во время работы театра. Сезон открывался премьерой новой постановки «Пиковой дамы», а партер со всеми зрителями покоился в это время подвешенным на деревянных стойках… Немалых тревог стоил мне этот «подвешенный» спектакль, хотя все расчеты и качество работ давали мне уверенность, что партер не может провалиться.

Я вспомнил в тот вечер, как в детстве, с менее точными расчетами, переправлялся я через только что замерзшую Волгу, рискуя каждую секунду провалиться в ледяную воду. Я рос в небольшой деревне в верховьях Волги, вблизи города Калязина. Отец мой, крестьянин-середняк, в молодые годы был грузчиком-крючником; он славился своей силой; он таскал на спине рояли, денежные сейфы и разные клади до восемнадцати пудов весом. Семья у нас была крепкая, здоровая. Сколько раз мы попадали в ледяную воду, но простуды — такого слова и знать не знали.

Одна из моих сестер вышла замуж на том берегу Волги; она звала меня в гости по первопутку, после ледостава. Она сулила угостить меня медом. Мне очень хотелось меду, и едва лишь лед на Волге встал, скрепив нагроможденные друг на друга большие льдины, я решил сходить к сестре в гости. По закраинам уже можно было ходить, но по середине реки еще «дышали» дымные полыньи. Перебегая со льдины на льдину, я переправился на тот берег по шаткому ледяному перекрытию…

Перейти широкую полузамерзшую реку — дело мудреное. Лед качается, как подвешенный, и каким-то ребячьим, но верным инстинктом угадываешь, где можно искать точку опоры.

Когда приходится «подвешивать» многоэтажный дом — на инстинкт и глазомер надеяться нечего; тут уж все держится на расчетах, опыте и точном знании. Но опыт у меня по этой части накопился еще до работы на трассе метро. Я например работал по подводке фундаментов под дом «Электробанка» на углу Неглинного проезда и Рахмановского переулка. Это здание известно почти всем строителям Советского союза. Дом строился на сваях системы Штрауса. Сваи были опущены на глубину до 11 метров, но неумелая и халатная работа Горно-технической конторы плюс к этому обилие грунтовых вод дали осадку свай до 50 сантиметров. Дом уходил в грунт. Дом как бы проваливался сквозь землю. Работы были прекращены, и три года стояло здание пустым, молчаливым, недостроенным. Было испробовано затем много различных проектов. Последний из них, разработанный инженером Генделем, предлагал подвести под здание сплошную железобетонную плиту на искусственном основании из щебня с песком. В этих работах я и принимал непосредственное участие, будучи прорабом. Это была очень сложная работа. Работы производились при наличии подвального перекрытия помещений, имеющих высоту до 3-4 метров. Все здание было подвешено на деревянных фермах, это требовало сугубой тщательности в работе. А кроме того были подведены фундаменты под соседний трехэтажный дом. Его основание было расположено выше нашего, и в плывущих песках он мог сползти к нам в котлован.

На трассе метро по Краснопрудной улице я работал прорабом по подводке фундамента под трех— и четырехэтажные дома, расположенные на расстоянии полуметра от стенки тоннеля метрополитена. Фундаменты подводили железобетонными сваями по системе Вольфа-Гольца.

Работы производились следующим образом. В месте подводки все здание подвешивается клепаными металлическими балками, передавая нагрузку от стены на время работы не на фундаменты, а на специально устроенные клетки из шпал. После этого буровыми трубами бурятся скважины на глубину до 20 метров. Скважина промывается, опускается арматура — труба, подающая бетон на дно скважины. Бетой прессуется сжатым воздухом. Труба из скважины вынимается, и на месте бывшей скважины остается железобетонный столб.

Сваи Вольфа-Гольца у нас в СССР делались впервые, я у нас многое в работе сперва не ладилось. Но неудачи не охладили, а лишь раззадорили меня и инженера Генделя — автора проекта и руководителя работ. Мы сами вместе с техником-сварщиком Крыловым на заводе № 2 составляли эскизы оборудования и тут же делали разбивку по металлам.

Однажды мы начали работу в восемь утра, а закончили ее к пяти часам следующего дня. Теперь все оборудование было переделано на большее в диаметре. На следующий день мы решили испытать переделанное оборудование.

Я проспал дома часов пять-шесть; открыв глаза, я завыл от страшной боли. Мне казалось, что глаза мне режут ножами. Я ничего не видел — одна сплошная боль заполняла глазницы; я решил, что ослеп, и не мог понять — от чего. Пролежав с закрытыми глазами, я немножко успокоился и сообразил, что это у меня от долгой работы электросварщиком прошлой ночью. Сварщик-то защищал свои глаза от нестерпимого блеска специальными стеклами. Боль утихла лишь часа через два. Полуслепой, отправился я на работу; испытание оборудования перенесли на завтра. Оборудование работало на славу. Мы закончили сваю к четырем часам утра и, довольные, усталые, разъехались по домам на грузовых трамваях. Других в этот час не было.

Тяжело нам пришлось в декабре, когда бетонировали последние наружные сваи. Стояли пятнадцатиградусные морозы. Дежуря по пять-шесть часов у замерзающего оборудования, приходилось отогревать его паяльными лампами.

Долгое время «узким мостом» в пашей работе было бурение скважин: рабочие были неопытные, и только с приходом комсомольцев-десятитысячников нам удалось создать прекрасную бригаду молодого Сибилева. Бригада под руководством техника Седова сократила срок бурения в три раза. Эта же бригада работала всегда на всех аварийных работах.

Раз производили резку труб на скважине бензоловым аппаратом. Вдруг резиновый шланг, идущий к кислородному баллону, загорелся. Огонь быстро потек к баллону. Через несколько секунд все бы разорвалось к чорту, но техник Седов бросился к шлангу, перегнул его и потушил огонь голыми руками. Он отделался легкими ожогами.

Никогда не забуду я день пуска первого поезда метро. На нашей станции шли отделочные работы. Вся она была в лесах. Поезд надо было пропустить, не разбирая лесов. Предварительно мы протащили по всем путям шаблон — габарит вагона метро. Шаблон-то прошел свободно, даже с запасом, но ведь шаблон еще не поезд — он ведет себя куда скромнее и тише…

Но вот раздался звонок телефона. Из диспетчерской вышел дежурный с фонариком. Через несколько минут будет поезд со станции «Комсомольская площадь».

Из-за поворота раструба полыхнул луч света. Усиливаясь и приближаясь, проревела сирена, и мимо платформы пролетели вагоны поезда. Поезд стал в конце платформы, чтобы забрать нас. В вагоне мы встретили все руководство метро. У всех были радостные возбужденные лица. Мы поздравляли друг друга, обнимались, трясли и пожимали руки, хлопали по плечам. Поезд пошел. Просто невероятным казалось, чего мы мчимся в ярко освещенном составе по тем самым местам, где еще три-четыре месяца назад лежала нетронутая земля. Вот мелькнули мои 3-й, 4-й, 5-й участки, где-то над нашей головой остались позади недавно еще подвешенные нами, а ныне ставшие крепко на бетонные ноги дома Краснопрудной улицы… Вот 29-я шахта, Сокольники и — овация первому поезду метро от строителей 4-й дистанции.

Через несколько минут поезд пошел обратно по другому пути. Поезд шел с все разгоняющейся скоростью. Мелькнул раструб, пролетели совсем рядом боковые стойки лесов станции — вот-вот кажется заденет. Я гляжу на начальника 3-й дистанции Гурова и вдруг вижу, как внезапно побледнел он. В ту же секунду я сам с ужасом слышу, как что-то зашуршало по крыше.

Едва поезд остановился под Комсомольской площадью, мы выскочили из вагона, вылезли наверх, на улицу и скорей на трамвае к себе на станцию — посмотреть, что с лесами. Ринулись опять вниз под землю, смотрим — все в порядке, леса стоят. Побежали к тому месту, где шуршало. Видим, висит незаметный конец вязальной проволоки. Так вот оно что… А мы-то испугались! Но вдали уже слышен гудок, и без остановки прошел мимо нас свой второй рейс первый поезд московского метро.

Нет, вовек не забудешь такого вечера. Никогда я в жизни так не волновался, даже тогда, когда подо мной трещал неокрепший волжский лед, даже тогда, когда на моих деревянных стойках была подвешена «Пиковая дама».