Н. С. Смульский, начальник 3-го участка 3-й дистанции

Многим кажется, что забивать металлические сваи в землю — самое простое дело.

Был завезен копер. Нужно было забивать сваи, за ними сделать деревянные крепления и выбрать грунт.

Сваи действительно шли легко. Но работа шла трудно.

Это тебе не строительная площадка Кузнецкстроя. Здесь налицо иная картина — трамвайное движение, уличное движение.

Как ты ни гоняй пешехода, а он вылезет на самую твою трассу. У пешехода сознание внутренней своей правоты, ведь он идет по собственной улице. И лезет человек прямо под мой копер. Можно закричать на прохожего, но 12-метровая балка проходит в 50 сантиметрах от трамвайного провода; это еще ночью ничего, а днем самый притык к трамваям — это очень страшно. Трамвай проходит в полуметре от сваи, народ снует, свая подымается.

Бывали такие случаи, что неудачно завяжут узел, сваю подымают, и трос начинает съезжать. Стоишь внизу, хочешь крикнуть:

— Давай назад, ложи на землю!

Но смотришь, все выровнялось, все в порядке.

Трамвайные вагоновожатые так к нам привыкли, что невзирая на предупреждение: «Стой, пока забьем», катят себе тихим ходом и посмеиваются.

Лето. Публика одета хорошо, чисто, а тут падает «баба» на сваю, выпускает пар прямо в вагон.

Открытый способ!

Возьмем теперь подземное хозяйство. В Москве под землей каждый хозяйничал, как хотел.

Есть чудаки, которые хотят под землей найти библиотеку Ивана Грозного, но если при Иване Грозном работали так, как при Московской городской думе, то своей библиотеки сам Грозный не мог бы найти.

Кабели, трубы, водоспуски — все лежит как попало и совершенно «вне плана».

И мы сваи забивать не могли, приходилось сперва рыть колодцы глубиной до четырех метров. Смотрели, какое там у них хозяйство.

Мы натыкались на такие сооружения, которых совершенно не было в планах, в синьках, в чертежах, хранящихся в архиве.

Шли мы осторожно, но и при таких условиях наталкивались на подземные хозяйства, на могэcовский кабель, на телефонные блоки, на которых находилось до двух тысяч абонентов.

Могэсовcких кабелей было три. Рядом с ними канализационная магистраль, водопровод и самый опасный сосед — газовая труба.

Все это хозяйство попадало в наши котлованы, располагаясь иногда в 20-30 сантиметрах от сваи.

Бить сваю необходимо, звать на помощь некого. Приедет комиссия, начнет разговаривать, а нам план надо выполнять.

Очень трудно было с телефонным колодцем на Верхней Красносельской. Комиссии требовали переноса шкафов, распределителей и так далее и так далее.

Мы ночью залезаем в колодец с рабочими, ломаем дно колодца, обматываем в тряпки телефонные кабели, чтобы их не повредить, и начинаем их осторожно раздвигать руками, рассчитывая только на эластичность провода и запас в длине.

А потом бежишь в контору и звонишь, работает ли телефон. Если работает, бежишь обратно и еще отодвинешь.

Затем поставили туда сваю и забили ее в десять минут.

Последний удар по свае — и поехали к следующей. Позвонили предварительно на телефонную станцию: забили, мол, сваю. Они отвечают: «Ну и что? Благополучно?»

Таким путем забили мы 847 свай.

К развороту земляных работ пришла к нам первая тысяча комсомольцев, которые были мобилизованы в мае.

Выемка породы требовала от нас совершенно иных приемов, чем те, которые были известны до сего времени в работе при рытье больших траншей.

Здесь опять-таки препятствием явилось подземное хозяйство.

Кабели, канализационные трубы, водопроводные газовые трубы нужно было в котловане подвешивать.

Для этого ставили швеллера, на швеллерах расстрелы; на них и подвешивалось все подземное хозяйство.

Все это нужно было устраивать на разных горизонтах: могэсовское хозяйство— на 70 сантиметров от поверхности, канализация на глубине до 4 метров, водопровод — 2 метров.

Мы разобрали и распутали это хозяйство руками МК.

Если бы не партийное руководство, если бы не сознательность комсомола, никогда бы не справиться нам с этой работой без самых тяжелых аварий.

Здесь нужно культурное отношение, потому что нужно сохранять неприкосновенность и непоколебимость системы на протяжении сотен метров. Тем более, что иметь дело приходилось с такими опасными вещами, как газовая труба и электрический кабель.

На эту новую ответственную специальность крепильщиков мы влили пришедших к нам тысячников.

Они упаковывали, укутывали канализацию, берегли наше московское хозяйство.

Начали крепление. Между тем над нами на грунтах стояла Москва, стояла и строилась. МК нам сказал:

— Грунты должны быть неподвижны.

Как можно технически осуществить это требование, если наши рабочие тоже не профессионалы-горняки?

При проведении техминимума и ежечасно на работе нам приходилось повторять одно постоянное правило, которое дисциплинировало весь состав работников:

«Крепление досок должно производиться тесно к самому грунту».

Этого мы требовали через партийные, комсомольские, профсоюзные организации, этого мы требовали именем Сталина и Кагановича.

«Когда зачищаешь грунт, выбирая его из котлована, то выбирай его по шаблону вышележащей доски, заводи доску и прижимай доску к грунту. Это не даст возможности грунту обыгрываться».

Для того чтобы рабочий правильно выполнял какое-нибудь требование, нужно было его технически обосновать. Советский рабочий должен знать, что от него требуют и почему от него требуют. Только тогда рабочий растет, и только тогда он выполняет план.

Замечательная была бригада Замалдинова, дружно она занималась техучебой.

Как мы им рассказывали процесс «обыгрывания» за крепью?

«Вот мы выпустили из-за доски по ошибке грунт, там за креплением образовалась пустота. Над пустотой грунт сперва стоит сводом, потом падает, образуется пустота выше, грунт опять падает, пустота бежит вверх, как будто бы из воды выплывает пузырек. Крепление „обыгрывает“, и грунты двинулись.

Вот почему, говорим мы, нельзя подбирать глубже, нужно сразу крепить и нужно притирать доску к грунту».

Для того чтобы рабочий работал хорошо, нужно организовать для него нормальные бытовые условия. Тут нам очень помогла парторганизация, в частности тов. Михайлов — секретарь парткома, который сейчас же притирал нас партийным креплением.

Он не позволял нам пройти зажмурившись мимо работницы, которая стояла босиком на бетоне.

И мы понимали, что требует от нас здесь не тов. Михайлов, а партия.

Открытый способ работы — тяжелый способ.

Тесно.

Казалось бы, над головой земли нет, фронт работы широкий, но над головой висит подземное хозяйство, оно висит на поперечинах, и наладить выборку грунта очень трудно, тем более, что улица нужна не только одним нам.

В Берлине работали экскаваторы, но на нашей дистанции экскаватором работать нельзя: грунт у нас был — плотная глина с плывунами внизу, — остаток когда-то прошедшего здесь ледника, и он не поддавался ковшу экскаватора.

Вот тут и видно, как неправильно говорить вообще о берлинском или парижском способе.

Приходилось применять лом, кирки и затем уже подавать разрыхленный грунт наверх.

Затем надо иметь в виду стесненность котлована; котлован зажат висящими по краю домами, и бровка у нас была весьма незначительная.

У меня на участке 1,2-1,3 метра.

Мы «зашивались».

Нехватало транспорта, образовывались завалы, которые забивали самые эстакады; из-за тесноты приходилось уже не просто вываливать из вагонетки грунт, а сначала опрокинуть, а потом производить перекидку.

Грунт все скапливался. По существу говоря, он не был убран и только давил на наши крепления котлована.

Дело наше трещало по всем швам.

Только к осени, в августе, перенесли трамвайный путь. Произошло это так. Приехал Л. М. Каганович, перешел через все наши «Альпы», посмотрел в нашу долину котлована, куда скоро должны были уже полететь лавины с наших, нами созданных гор. И сказал:

— Что вас здесь задерживает?

Я объяснил ему, что мы, вот, зашились с подвозкой.

Не знаю — кому, но тут же Лазарь Моисеевич сказал:

— Немедленно переложить трамвайные пути и оставить один третий путь для грузового движения дистанции номер три.

Всю породу, вынимаемую из котлована, стали давать на грузовые трамваи и отправлять на свалку.

В тот же период Л. М. Каганович указал на медленное разрытие котлована, на пестроту методов в выборе породы из него.

Я не все запомнил, что говорил Лазарь Моисеевич, потому что мы его указания тут же провели в жизнь.

Как это всегда бывает, нам показалось, что все это мы уже знали сами, только нам нехватало времени все это додумать.

После этого дело двинулось.

Изменилась самая система отгрузки грунта, начали поднимать грунт кранами прямо на бункер, из бункера-на трамвай.

Дело сразу покрупнело.

Для жителей Сокольнического района мы стали привычным несчастьем. Они уж и просвета никакого не видели.

И мы сами привыкли к своей разворошенной улице. Для меня вид трассы стал привычным, как в детстве привычен был вид Киева с Батыевой горы, на которой я родился.

Я на слух различал сигналы участков, как когда-то узнавал по голосу паровоз своего отца — машиниста.

Между тем дело все осложнялось. Выбрали открытый способ, потому что хотели пройти над водоносными слоями. Десять метров в глубину мы шли, разрабатывая глину. На этой работе складывался наш коллектив.

На десятом метре встретили мы песок, довольно влажный. Сперва все обрадовались, что работать стало легче, но потом оказалось, что песок этот не поддается лопате и под нарами рабочего он быстро превращается в кашу.

Необходимо было бить шпунты для предотвращения выпуска грунтов из-за крепления. Здесь могло быть два решения. Первое-подготовиться с бетонным заводом и форсированно нажимать на выемку породы, ограждая вертикальным шпунтом стены, добраться до проектной глубины и быстро сковать дно котлована бетоном так, чтобы можно было на нем проложить изоляцию. Второе — приподнятъ весь тоннель, сделав более легким и тонким перекрытие тоннеля. Приняли второе решение.

Я провел свой способ работы, когда мне пришлось строить вестибюль.

Станция «Красносельская» имела совсем иной вид, чем все то, что пришлось мне видеть до этого времени на стройке. Я увидел котлован шириной в 20 метров. На бровке котлована висели двухэтажные и четырехэтажные дома, с другой стороны проходил трамвай. Выше нас был богатый водой Алексеевский парк. В том котловане, который мы вырыли, было бы очень удобно сделать пруд и разводить карасей, потому что на него шли воды со всей округи.

Для всякого строителя вода — злейший враг. Отвод воды пришлось делать лотками, и лотки прошли около самых фундаментов зданий. Имелись подвижки на сантиметры, они разрушали лотки, вода врывалась, образовывала водяные пазухи за креплениями, и вот — она опять у нас в котловане! Мы бились на дне котлована в плывунах. Поставили насосы в шахматном порядке, через каждые три-четыре метра. Но чем дальше мы шли, тем мощнее становились плывуны. Главное было — как можно скорее отвозить вырытый грунт, иначе он стекал обратно к нам в котлован.

Мы проводили собрания, рассказывали рабочим о методах борьбы с плывунами, объясняли, что мы непременно победим, и действительно в апреле мы открыли поверх плывунов весь котлован, потом поставили на каждый погонный метр по десять человек и быстро, не давая грунту двинуться, выхватили его и забрали шпунтами.

Воду мы собирали, выкачивали в лотки и сейчас же схватывали бетоном выбранную часть котлована под отметку.

Но когда мы выбрали грунт, то наши сваи, державшие крепление котлована, уже плавали своими концами в плывуне, им было не в чем держаться. Чем дальше мы двигались по фронту работы, тем больше входили в самую толщу плывуна. Но все же мы прошли котлован станции до самого подземного вестибюля.

Я не стану углубляться в технические подробности, но скажу одно, что наши крепления оказались навесу, наподобие дирижабля, плавающего в воздухе.

Крепление трещало. В одну ночь сваи осели на 20 сантиметров. За наружными стенами появились трещины. Скрип и треск скрепления создавали впечатление гибели дела.

В таких обстоятельствах необходимо было объяснить рабочим серьезность положения и не произвести никакой паники.

Тогда я обратился к секретарю парткома тов. Михайлову, и он по-настоящему помог мне закрепить дисциплину и порядок.

Мы сковали это место-около 20 погонных метров — жестким бетоном.

Никто не думал в этот ответственный момент о смене, никто не думал о времени.

Кончили. Я вынимаю часы. Оказывается, десять часов утра. И опять пошло обыкновенное время.

Очень помог нам в этот трудный период и парторг Старостин, ежедневно навещавший наш участок.

У англичан, когда они строили свою подземку, было чугунное ожирение, избыток металла. Они и нам предлагали построить тоннель из чугунных колец и применить для изоляции свинцовые листы.

Наша система изоляции требует чрезвычайно аккуратной работы. Каждому крепильщику нужно было объяснить, чтобы он ни под каким видом не продрал изоляции, не проткнул ее гвоздем. Нам нужен был лозунг простой, как пословица.

Таким лозунгом оказались слова Лазаря Моисеевича Кагановича: «Чтобы нигде не капало».

Для этого нужно тщательно следить за качеством бетона. Нужно воду, щебенку, песок, цемент брать мерой и весом. Нужно подобрать такую консистенцию бетона, чтобы он был удобообрабатываем.

Были места в изоляции, когда при проверке перед началом укладки бетона обнаруживались дыры, проткнутые случайно или нарочно; они были почти незаметны — маленькие дырочки, в которые едва входил гвоздь. Дырочки эти на черном фоне было очень трудно обнаружить. Тогда десятник-комсомолец Андреев, хороший производственник, предложил предварительное покрывание цементным раствором по изоляции: на такой штукатурке ясно было отражение каждой царапины.

Все с нетерпением ждали распалубки, чтобы проверить качество своей работы.

Когда начиналась распалубка, бетонщики приходили специально на свои места укладки, и если оказывались раковины, хотя бы и поверхностные, тут же на собраниях бригад выясняли, чей вышел брак, и непосредственных виновников изобличали на месте, требуя понизить разряд или даже совсем перевести ив бетонщиков в землекопы.

Были и такие случаи. Проверим работу, и оказывается, что она проведена неудовлетворительно, что ее нужно переделывать. Бригада уже переодевается в раздевалке. Пришла на смену другая.

Но когда уходящая бригада узнает, что работа ее признана неудовлетворительной, тут же надевает опять спецовки и идет исправлять свои ошибки.

В течение месяца уложили мы 6 700 кубических метров бетона, дали 150 погонных метров готовой станции.

В ночь на 1 июля уложили мы последние кубометры бетона на станции.

Мы долго стояли на месте оконченной работы и разошлись на рассвете.

Но население Сокольников еще не знало о том, что под улицей уже готовы тоннель и станция.

Все рабочие, живущие вдоль нашей трассы, хорошо знали нас, так как не раз мы были виновниками того, что они оставались без воды, освещения и канализации.

Нам часто задавали вопрос:

— Строите?

— Строим.

— Разрыли — ни пройти, ни проехать! Показали бы, что ли, что там у вас вышло.

Когда мы освободили станцию от лесов и опалубки, открылся величественный тоннель в полной красоте. Вылез я с инженером Гуровым на-гора, Рабочие и работницы, завидев нас, обратились с просьбой показать тоннель.

— Вы ведь первые закончили постройку станции.

— Хорошо, покажем. Только организованно соберитесь.

Собрались.

Пошли.

Сначала слышим привычные шутки, едкие замечания по нашему адресу. Осторожно один за другим спустились гости по лестницам вниз тоннеля. И вот полнейшее молчание всех. Раскрывая все шире и шире зрачки, люди оборачивались то в одну сторону, то в другую.

Слышим ахи:

— Ну и махину соорудили, товарищи!

Я почувствовал теперь совсем иные интонации в обращении к нам.

Уходя, крепко жали нам руки.