О. Г. Помялова, изолировщица 8-й дистанции

Сорок лет мой отец непрерывно работает на производстве. Он член партии. Семья у нас такая: сестра учится в Промакадемии, тоже член партии. Один брат работает на заводе им. Орджоникидзе, партийный. Другой работает инструктором Ленинского райкома комсомола. Еще брат работает на АМО, тоже член партии. Сестра — пионерка.

Жизнь моя еще небольшая: я родилась в 1916 году, в 1931 году кончила семилетку. В седьмой группе меня как лучшую ученицу выдвинули в комсомол. Это было на пятнадцатом году моей жизни, и я этот год считаю самым счастливым.

По окончании семилетки работала на 1-м Обозном заводе. Там меня как комсомолку мобилизовали на торфоразработки в город Калинин. Проработала два месяца, потом поступила в ФЗУ при заводе им. Орджоникидзе; по окончании ФЗУ в августе месяце была мобилизована в счет десятитысячников на Метрострой.

Послали меня работать бетонщицей на 8-ю дистанцию, на которой еще ничего не было: пустое место! На дистанции было темно, грязно. И как раз пришлось итти на работу ночью. Предложили таскать камни. Мы падали в лужи. Конечно работа шла плохо. Но пришел начальник дистанции и говорит:

— Начинать, девочки, так начинать!

— Когда же спускаться в шахту? — спрашиваем мы.

— Сперва надо построить шахту, а потом уж спускаться в нее. Стряпайте пока, девочки, кладовую!

Нас было человек тридцать комсомольцев и двадцать два квалифицированных плотника. Кладовка так кладовка, — выстроили мы кладовую, потом столовую, механическую мастерскую, потом раздевалку. Негде было переодеваться, так в спецовках и ездили домой. В трамвае все на тебя смотрят, как на чудище; дразнили нас «волосатиками». Поэтому с раздевалкой мы спешили. Бригадиром у нас на этом деле была Дорофеева.

Мы до этого ни пилы, ни топора в руках не держали, а тут пришлось делать все: укладывали фибролитом стенки столовой, крыли крышу толем, месили глину печникам, печи сами клали: сначала они у нас выходили кособокие, потом научились работать с отвесом.

Механическую мастерскую мы сложили из шлако-бетонного камня, ночью возили этот камень, днем делали выкладку. Кончили мастерскую, начали кузницу. Раздевалку построили исключительно одни девчата. Никого кроме нас не было, и построили — пусть все скажут — ничего.

После этого началась настоящая работа: рыть шурфы, забивать сваи, делать шурфовые ящики; комсомольцы впереди, мы в подмогу. Рыть шурфы у второго стока в Турчаниновом переулке было нетрудно. В октябре грунт еще не мерзлый. А потом стало холодно, грунт затвердел, и мы били его не лопатами, а клиньями и кувалдами. А кувалда — пять-восемь килограммов веса. Тут хорошо было, что морозы настали, на морозе разогреваешься.

Потом начали рыть траншеи на Крымской площади. В это время нам добавили людей — профтысячников. Народу стало больше, в смену работали две бригады, не больше. И тут все приходилось делать своими руками, начиная от перевозки камня, кончая мастерскими, отделочными. Грунт мы свозили в сад и грузили его носилками на трамвай. Тут я скажу, что трамвая почти всегда приходилось дожидаться. Очень быстро шла работа в тачную смену по морозу, тогда и ленивый на одной ножке скачет…

Потом начались основные работы. Стали снимать мостовую, а мостовая мерзлая, не поддается ни лому, ни кувалде. Мы жгли костры по всей Остоженке, чтобы оттаивать породу. Приходили пораньше, чтобы набрать дров, дело чуть не доходило до драки.

По окончании разборки мостовой началась разбивка на участки. Мы попали на второй участок, самый главный — станция «Крымская площадь». Здесь мы так приловчились к грунту, что били в четыре кувалды один допуск. Чтобы хорошо представить себе эту работу, вспомните, как встарину молотили снопы… Я-то сама на картинке только видела, но думаю, что похоже. Подчас конечно отбивали руки — все-таки не цеп, а кувалда. Другой раз бьем-бьем — у нас четыре-пять кубиков самое большее. Потом научились валить откосами. Сделаем большую яму и начнем откалывать.

Многому в этой сноровке мы научились у татар, работавших рядом с нами.

Татары — замечательные землекопы и ребята неплохие. Один говорил нам: женился бы на русской девке, «карос русской девка, да она замуж не берет». Мы скоро с ними свыклись; первое время они хулиганили, ругались, потом обладилось.

На грунте работали до мая 1934 пода. Весной полегчало, хотя дожди хуже морозов.

Как-то работами мы на грунте. Вынули хорошо — двадцать четыре кубика. Было восемь часов вечера. Только вышли из котлована, съели по булке и пошли, как ударил проливной дождь. Стало рушиться крепление, и вода зажурчала по котловану. Мы бросились к сменному инженеру. Он послал нас чистить колодцы. Мы разбились по парам и до самого Смоленского ринка прочистили водостоки. Когда авария, тут никто ни с чем не должен считаться.

Недавно у нас прорвалась канализационная труба, и затопило весь люккер — в люккер сваливается мусор, когда промывают машину. Пришли мы на смену в 8 часов утра. Надо спускаться работать. Только я хотела встать ногами на трубу, как вода зашумит — и весь люккер затопило: спустись мы на полчаса раньше, нас бы, пожалуй, замыло породой.

Так работали на кувалдах, а под землю нас не берут — как же это так? Мы в комсомольскую ячейку, туда, сюда — все равно не ставят, хоть и несколько раз премировали.

Зато, когда кончились основные работы по грунту и начали класть бетон, тут мы запросились в бетонщицы. А перевели нас в изолировщицы. Мою бригаду целиком послали на первый участок учиться изоляции. Два месяца мы проучились и перешли на второй участок. Бригада моя так заинтересовалась этой работой, что мы работали четыре смены, не выходя из котлована. Придем в 8 часов утра, очистим кусочек в сто метров, — ну что такое сто метров положить? — и если землекопы за это время не приготовят еще фронт работы, то складывай руки. Поэтому-то мы и боролись за фронт, приходили всегда за полчаса, за сорок минут до начала, чтобы заготовить место. Еще важна изоляция. Это тоже такая штука, что если предыдущая смена не подготовит фронта, для новой смены работы не будет. Вот потому-то мы девять дней и просидели, не выходя из котлована.

Моя бригада за свою работу получила звание бригады им. Лазаря Моисеевича Кагановича, а я как бригадир —значок его имени. Начальник участка тов. Баранников тогда сказал: «Ну, если эта бригада не получит, то я не знаю, кто должен получать». И мы получили.

Кое-кто из моей бригады выкатился, а кто — по болезни, только меня ничего не берет, сама не понимаю. Работаю с самого начала и ни разу не бюллетенила. Я очень здоровая. Когда училась, совсем другая была.

Сейчас я работаю пропагандистом. Веду начальную политшколу, провожу политбеседы у себя в общежитии. В такой работе не замечаешь, как проходит время. Утомление почувствуешь только тогда, когда придешь домой, а дома-то сидишь мало: все время на шахте. Кончишь свои восемь часов, там надо собрание провести, там — на бюро, там — в общежитие, там еще что-нибудь… Зимой наши женские бригады так сплотились, что я и не знаю, когда расходились наши девушки. Мне помогает, что я такая здоровая, я всего моего здоровья не трачу.

У нас были некоторые комсомольцы — здоровые, как быки, а симулировали и удирали; таких исключали из комсомола, и это правильно. А бывали и такие, что уходят и возвращаются. Один комсомолец, Тантаров, работал у нас с самого начала. Он молодой поэт, пишет стихи. Потом почему-то заартачился и уехал летом к себе на Кавказ (он хоть и русский, но с Кавказа). Прожил на Кавказе полтора месяца и приехал обратно. «Не могу,— говорит, — хочу доработать свою дистанцию». И сейчас опять работает.