Г. А. Ломов, главный инженер арбатского радиуса

Основные этапы моей личной и инженерской судьбы — точный сколок с судьбы многих и многих инженеров моего поколения: от беспартийности к пониманию неразрывной взаимосвязи техники и политики, от черепашьих темпов хилого российского капитализма к поразительным темпам социалистического строительства.

Я шел вместе с эпохой, но спокойно и медлительно. Жизнь сама втягивала и втянула меня. И первая роль в этом принадлежит Метрострою.

14 августа 1933 года меня перебросили главным инженером на арбатский радиус. Лазарь Моисеевич предложил мне разработать вопрос о том, чтобы проходку арбатского радиуса закончить одновременно с кировским радиусом.

Нужно было быстро организовать народ, чтобы, не теряя времени, приступить к установке копров, подъемных лебедок и устройству эстакад. Одновременно надо было оборудовать конторы, получить участки, разрешение на закладку шахт. Все это мы сделали очень быстро. В конторе с утра собирались все начальники шахт, их заместители, всякий другой народ. Эта тесная связь с живыми людьми, быстрое разрешение всех оперативных вопросов, постоянная помощь МК и лично Лазаря Моисеевича позволили Арбату очень быстро организоваться.

Целый ряд крупных метростроевских работников считал, что Арбат в положенные сроки с постройкой не справится. Ведь тоннель надо было вести закрытым способом под улицей в 3-4 метрах от мостовой, при наличии трамвайного движения, при наличии рядом с будущим тоннелем многоэтажных домов.

Здесь я должен сказать, что копры арбатского радиуса не очень портили внешний вид города, поскольку мы сразу учли, что их надо оформить элегантнее, чем копры кировского радиуса. Такова была директива Лазаря Моисеевича.

Нам было дано задание за полтора месяца полностью оборудовать поверхность 21-й шахты. И только на основе стандартизации, которую мы там приняли для копров, и благодаря живой и четкой организации работы, которую там провели, мы это дело выполнили, и к 7 ноября 1933 года 21-я шахта арбатского радиуса была полностью оборудована.

Однако такая быстрая работа не очень нас радовала, ибо параллельно шла бесконечная дискуссия о том, каким способом вести сооружение тоннеля на Арбате.

Покойный инженер Розанов, которого мы считали большим авторитетом в вопросах метростроения, так как он пробыл за границей на этой работе около десяти лет, настаивал на парижском методе работы. Это — закрытый способ работы в песках, недалеко от поверхности, без перерыва трамвайного движения.

Предложение Розанова встретило серьезнейшие возражения. Было указано, что ведение работ закрытым способом на такой малой глубине потребует перекладки всего сложного подземного хозяйства на улице Коминтерна и на Арбате с переводом их на другие улицы. В это подземное хозяйство входят: канализация с ежесуточной мощностью до двух миллионов ведер воды, водопроводы, электрические кабели, газ. С этим неизбежно связано было закрытие улиц на долгое время. А надо сказать — на двух этих улицах очень сильное движение, и живет много народа. Для населения был бы создан, по выражению Лазаря Моисеевича, подлинно «кромешный ад». Вопрос этот долго обсуждался на разного рода совещаниях.

А пока что мы, арбатцы, не могли двигаться дальше.

На одном из совещаний МК американский специалист Морган предложил проходку щитом. Щитов в наличии мы не имели, и опять-таки было неизвестно, как будет вести себя щит в песках, в 2-3 метрах от поверхности — под улицей, под домами, под огромным и беспорядочным подземным хозяйством.

На совещании в Моссовете в присутствии тов. Кагановича шло горячее обсуждение арбатской проблемы. Морган попрежнему горячо защищал щитовую проходку в песках под домами. Покойный Розанов настаивал на мелком заложении. Профессор Пассек и инженер Гертнер настаивали на глубоком заложении — примерно на глубине в 20-25 метров. Я также предложил один из вариантов глубокой проходки.

Вопрос разрешил Лазарь Моисеевич Каганович.

— Не все ли равно, — сказал он, — где пассажиру ехать под землей: под улицей или под домами? Ему важно сесть на данной станции и выйти на другой. Нельзя направление тоннеля подчинять улице.

Лазарь Моисеевич предложил пойти неглубоким заложением, притом не улицей, а задворками, параллельно улице. Практика за границей, где тоннели проходят главным образом под улицей, для нас не обязательна. Там это диктуется тем, что частный владелец не позволит под своим домом вести метрополитен, а если и позволит, то попросит за это большие деньги. У нас эти препятствия отпадают.

По детальным указаниям Лазаря Моисеевича мы проработали вместе с заместителем начальника строительства Абакумовым варианты мелкого заложения с тем, чтобы уйти влево от улицы Коминтерна и вправо от Арбата, сохранив станции на Арбатской и Смоленской площадях.

28 ноября я был вызван в ЦК к Лазарю Моисеевичу. Я доложил о проделанной нами работе в связи с решением вести проходку в стороне от улицы.

— Поедемте на место! — сказал Лазарь Моисеевич.

Был ясный, морозный вечер. Мы двинулись по Арбату: товарищи Каганович, Хрущев, Булганин, Ротерт, Абакумов и я.

Я давал объяснения, где будет проходить тоннель, как мы будем работать, под какими домами: такие-то дома мы сохраним, такие-то не стоят того, чтобы их сохранять. Лазарь Моисеевич задавал ряд вопросов, сделал ряд практических указаний.

Затем мы возвратились в ЦК. Вопрос был решен. Для нас это был исторический день.

И вот мы начали подготовляться к работе на новой трассе, и все наши постройки, все наши копры, приспособленные к закрытому типу работ, с тоннелем под улицей, на 75 % были потеряны. Ну что ж, лучше потерять уже произведенные затраты, сравнительно небольшие, чем сотни миллионов рублей, которые ушли бы на перекладку подземного хозяйства и на прочие издержки, связанные с глубокой проходкой под самой улицей.

Я хочу рассказать в нескольких словах, что такое траншейный способ.

В отличие от открытого способа работ, при котором выемка грунта идет сплошным открытым котлованом на все сечение тоннеля, при траншейном способе выемка грунта под будущий тоннель производится узкими траншеями различной величины. Чем ближе линия стены будущего тоннеля к домам, тем меньше объем траншеи. Это делается для того, чтобы сразу не обнажать большой площади грунта и тем самым не допускать обвалов или утечки породы. На свободной строительной площадке и на почтительном расстоянии от домов роются обычно сплошные траншеи по 18 метров в длину. Ширина траншеи при всякой длине равна 2 метрам; глубина колеблется от 10 до 15 метров от поверхности земли, в зависимости от глубины заложения тоннеля.

Если трасса подходит близко к домам, но не у самых домов — длина траншей сокращается до 6 метров с соблюдением чередования их рытья. Сначала роется траншея, затем оставляется по длине 6 метров грунта нетронутым, потом снова роется траншея, снова оставляется такой же отрезок нетронутого грунта и т. д.

Такое чередование и шахматный порядок разработки будущих стен тоннеля преследуют все ту же цель: осторожность.

После того как в этих траншеях будут возведены и забетонированы стены тоннеля, проходчики возвращаются к оставленным интервалам грунта и разрабатывают их такими же траншеями. Идея проходки тоннеля траншейным способом в стороне от улицы принадлежит лично тов. Кагановичу.

Мы разбили весь радиус на тридцать два участка, на восемь шахт. Когда для работы предоставлено столь короткое время, какое установил Московский комитет, наиболее целесообразно разбить всю трассу на маленькие участки. Это видно хотя бы по кировскому радиусу: только потому, что на 9-й шахте сделано семнадцать участков, они успеют кончить работу в положенный срок. Это важно и психологически. Каждый начальник участка убежден, что свои 50-60 метров он конечно за десять-двенадцать месяцев сделает.

3 января 1934 года арбатский радиус уже по новой трассе и по утвержденному траншейному способу начал первую лопату. Мороз был крепкий. Люди, расставленные на улице и по дворам, пошли в первую атаку на мерзлый грунт…

Всем нам памятен день 29 декабря 1933 года, когда в филиале Большого театра были собраны ударники Метростроя с активом фабрик и заводов, которые давали на Метрострой людей и поставляли ему оборудование. На этом собрании Лазарь Моисеевич произнес свою речь, обозначившую поворотный момент в истории Метростроя. Он говорил нам, что мы должны перед лицом предстоящих нам исключительных трудностей напрячь свою волю и построить метро в установленные партией и правительством сроки. В частности он упомянул о трудностях, стоящих перед Арбатом, и сказал, что придется самолюбие спрятать в карман.

Это я не только запомнил, но и принял как лозунг, которого потом постоянно придерживался. Лазарь Моисеевич имел в виду профессиональное самолюбие, которое нередко мешает крупному инженеру, некогда заведывавшему шахтой или рудником, взяться за «мелкое» дело, например за участок.

Я решил прежде всего провести все подготовительные работы, в частности организовать бетонное хозяйство. Все те провалы, недочеты, недовыполнение программы, которые мы будем иметь за январь, месяц подготовительных работ, мы покроем в феврале и в последующие месяцы.

На почве этих подготовительных работ у меня даже происходили споры с моим непосредственным начальником Егором Трофимовичем Абакумовым, который требовал скорейшей укладки бетона. А бетонное хозяйство у меня еще не было поставлено. Тут я следовал своей обычной тактике.

Готовить большие бетонные заводы не было времени. Ставить бетономешалки на открытом воздухе, под одним только навесом, было в зимнюю пору невозможно: тут мы погибли бы. Попробуйте делать бетон на морозе. Я решил построить несколько небольших бетонных заводов, с тем чтобы при них были паровые котлы: спасение я видел только в горячей воде. Бетон должен быть у нас горячим, потому что только это могло гарантировать нас от того, что он не замерзнет, покуда дойдет до места назначения.

Лазарь Моисеевич сообщил нам однажды, что партийная конференция Московского военного округа приняла шефство над арбатским радиусом. С группой ударников рабочих и инженерно-технического персонала я немедленно направился на конференцию и рассказал делегатам о нашей работе и наших задачах.

Московский военный округ оказывал нам колоссальную помощь, особенно в выходные дни, когда бойцы, работники Красной армии Московского округа, показывали нам поразительные образцы не только физической работы, но и организованности. Это был тот стиль работы, которого нехватало нам в наш первый период. Наши рабочие, собранные с разных фабрик и заводов Москвы, еще не сработались, не освоили метростроевскую технику и метростроевские темпы.

Тут надо отметить еще огромную роль наших комсомольцев. Эти молодые, толковые ребята сразу задали бодрый тон всей работе, и это все время давало замечательный эффект.

Мерзлая земля разбивалась, грунт выбрасывался, начинал как следует итти бетон — а в феврале мы уже въехали в план и по бетону и по грунту.

26 февраля Лазарь Моисеевич посетил Арбат.

Он отметил, что развитие работ идет вполне удовлетворительно, что темпы взяты сразу, с места в карьер, но что для лучшего обеспечения руководства работами мне с моей конторой следует переселиться непосредственно на место работ. До сих пор я, как и все главные инженеры, сидел в управлении на Ильинке. Это было очень неудобно. Мы переехали на Арбат со всей своей группой и теперь все время проводили на месте. Мы получили таким образом возможность тотчас же реагировать на всяческие производственные и организационные неполадки.

Хочу отметить один любопытный момент нашей проходки по Арбату. Под самой улицей нужно было пройти два однопутных тоннеля всего в 2 метрах под трамвайными рельсами. Этот тоннель пересекал по диагонали всю улицу от дома № 5 к дому № 4. Оба эти дома — многоэтажные дряхлые строения. Под ними надо было провести целый лабиринт земляных работ с большой опасностью для самых домов. Вопреки указаниям Метропроекта я предложил пройти здесь закрытым траншейным способом, используя для этого зимний период.

Зимой естественно замерзает верхняя корка земли примерно на глубину одного метра. Вот этой мерзлой коркой я и решил воспользоваться. Работа дала блестящий результат. Тут-то я и посмеялся над теми товарищами с других радиусов, которые предсказывали провал на Арбате.

Еще следует отметить работу по проведению тоннеля рядом с семиэтажным домом в Спасопесковском переулке. По виду это монументальное здание, громадина, но по своей конструкции оно весьма рыхлое. Дом этот, по заявлению старожилов построенный одним из московских подрядчиков, был таков, что по окончании постройки в него боялись вселяться жильцы: как бы не развалился. И вот нам пришлось итти от него на расстоянии 2 метров. Я взял на себя непосредственное руководство рытьем колодцев и траншей. Также мы должны были пройти тоннелем рядом с домом, где живут работники польского посольства, на улице Вахтангова. Ко мне обратился один из поляков:

— Что же, приходится нам переезжать отсюда?

— Ничего подобного, вы можете спокойно жить, мы вашего дома не тронем.

— Это невозможно! Неужто вы пройдете с этими девчонками мимо нашего дома, не тронув его? Да вы смеетесь, господин инженер. И затем, сколько вам потребуется для этого времени?

— Примерно месяцев пять.

— Пять месяцев? Я ручаюсь вам, что никак не меньше года. Мы вынуждены хлопотать, чтобы нам дали другой особняк.

— Это дело ваше. Мы во всяком случае гарантируем вам, что все будет в порядке.

Они хлопотали в Наркоминделе о переезде в новый особняк. Не знаю, как прошли у них переговоры, но мы свое слово сдержали: только на одной стене появилась небольшая трещинка.

Трудновато обстояло у нас дело со снабжением материалами, в частности с цементом. Нам приходилось итти на всяческие ухищрения, самим ездить на элеватор. Мы соглашались брать неполноценный цемент, от которого отказывались шахты других радиусов. Так же обстояло дело и с другими инертными материалами. То и другое мы использовали для неответственных частей тоннеля.

Должен отметить, что работники моей группы, в частности ряд инженеров, действительно сумели спрятать самолюбие в карман. Например инженер Бродский, доцент, читающий лекции, мотался, как расторопный агент, чтобы заполучить цемент. Ему это было нелегко. Он чуть ли не выходит в профессора, а тут приходится заниматься добыванием материалов, беготней по канцеляриям и по складам.

Да, это было нелегко, но никто никогда не обращался ко мне по этому поводу с какими-либо претензиями.

Завершению постройки в указанный нам краткий срок мы в частности обязаны одному любопытному приему — использованию на короткое время ряда площадей, прилегающих к нашему радиусу. К примеру нам нужно пройти Сапожковскую площадь, Лазарь Моисеевич дает нам разрешение с условием, что мы освободим ее ровно через три с половиной месяца. С тем же условием разрешено было нам пройти под Кутафьей башней возле Кремля, улицу Коминтерна и самую Арбатскую плоиадь. Мы аккуратно сдержали свое слово: несмотря на позднее начало работ Арбатскую площадь освободили даже раньше, чем были освобождены все прочие крупные площади по остальным радиусам. Нам было выгоднее занимать эти площади на короткий срок, чем работать каким-либо другим, более сложным и хлопотливым способом.

И вот в результате постоянной помощи и указаний Московского комитета и лично Лазаря Моисеевича, благодаря поистине героическому труду рабочих и техперсонала, благодаря правильно выбранному методу в настоящее время тоннель закончен, уже ведутся усиленные работы по укладке пути, по постройке вестибюлей и отделке станций.

Как я работаю?

Я — человек больной и поэтому установил для себя в работе четкий режим. У меня отчаянный ревматизм и двойной порок сердца. Сильных болей я не ощущаю, но иногда становлюсь совершенно неработоспособным. Я с самого начала просил, чтобы меня меньше трепали по всяким совещаниям, и сам избегал излишних совещаний и собраний у себя на радиусе. Я больше ходил на места. Физических сил у меня мало, но у меня три отличных помощника.

Я распределил их не функционально, а по территории: такие-то шахты — у Ерашко, такие-то — у Вульфовича, такие-то — у Казанского. Вульфович кроме того ведет облицовочные работы, Казанский ведает путями, щебенкой и плановой частью.

Я прихожу на работу поздно. Раньше девяти с половиной часов на службу не являюсь, но я с утра в курсе всех дел. Моя контора посреди Арбата, и до места работ от нее недалеко. Помощники мои приходят на работу к восьми часам. Если они приходят к девяти, то это значит, что они уже побывали на шахтах.

К моему приходу на столе у меня лежит рапортичка. Если у кого-нибудь произошла какая-либо незадача, я об этом тотчас же узнаю и по телефону даю соответствующую отповедь или совет. Некоторых начальников шахт я вызываю лично. С остальными говорю по телефону.

В десять часов я и мои помощники уходим до обеда на шахты. К обеду мы возвращаемся, затем получасовой перерыв, маленький оперативный разговор — и мы снова расходимся по шахтам.

Таким образом мы два раза в день бываем на производстве. В обеденный перерыв я обязательно должен один час лежать, но я выполняю это в лучшем случае процентов на тридцать.

Мне хочется отметить разницу в положении инженера при капитализме и социализме.

Работая до советской власти в Макеевке, я получал определенное задание и должен был его выполнять раз навсегда установленными методами: новшества и проявление инициативы со стороны молодого инженера покровительством не пользовались. Кончил — дают другое задание. Бывали конечно директоры, которые новые предложения охотно принимали, даже рассматривали их, но потом безбожно мариновали. Но большинство директоров считало, что к мнению какого-то там инженеришки прислушиваться незачем — вредит субординации.

И вот в той же Макеевке уже при советской власти я получил большую шахту и мог широчайшим образом проявлять свою инициативу, свой накопленный опыт.

У нас всякий способный инженер может приложить к делу свои технические идеи. Если даже замаринует их начальник, каждый из нас всегда имеет возможность довести их до самых высоких сфер. Пример тому — наш Метрострой.

Жена часто говорит мне:

— Разве тебе позволили бы раньше так разговаривать с высоким начальством, как ты и ваши метростроевцы разговариваете с крупнейшими руководителями советской власти и партии — с товарииами Кагановичем, Хрущевым и Булганиным — чуть ли не за панибрата!

Вот в чем отличие.