Макс Мильке, штукатур

В 1929 году я работал на постройке берлинского метрополитена. В то время я был членом коммунистической партии Германии.

Условия работы на метрополитене были очень тяжелые. Вместо установленных восьми часов работы нас заставляли работать по девять, десять и больше часов. Заработная плата была низкая. Спецодежды конечно не полагалось. В особенности плохо жилось семейным рабочим. А тут еще в связи с кризисом начали снижать зарплату. Возмущение среди рабочих нарастало. Нам, коммунистам, пришлось усиленно работать. Мы выпускали листовки и проводили агитацию на своих участках.

На выборах 1929 года коммунисты получили в Берлине шестьсот тысяч голосов. На постройке метрополитена наше влияние было также очень сильно. Движение шло по всей постройке. Вспыхнула забастовка. На том участке, где я работал, все рабочие бастовали.

Дело кончилось тем, что нас всех уволили. Так как я был исключен из реформистского профсоюза, видов на работу у меня не было. Тем более, что повсюду шли увольнения. В самом Берлине насчитывалось до полумиллиона безработных.

Среди рабочих часто можно было слышать разговоры о том, что в Советском союзе ликвидирована безработица, что условия работы там совершенно иные, чем в Германии. Естественно, что многие из нас рвались в Советский союз.

Однажды из района пришел к нам докладчик, он рассказывал об огромном строительстве, происходящем в Советском союзе. Все мы заинтересовались и спрашивали докладчика, можно ли туда поехать. Про себя я твердо решил — уехать. Я накупил книг о Советском союзе и стал понемногу изучать русский язык. Вскоре составилась группа товарищей в двадцать пять человек; я примкнул к ним, и мы стали готовиться к отъезду.

В апреле 1930 года мы уехали в Союз. На вокзале собралась большая толпа рабочих. Многие нам завидовали, просили написать из Советского союза.

Москва нас встретила очень хорошо. Пришли рабочие с оркестром, подносили цветы.

Первого мая мы были на Красной площади, любовались парадом Красной армии, смотрели на демонстрацию.

Все это нас очень захватило. Как-то странно было чувствовать себя свободным от полицейских, от резиновой дубинки.

Через несколько дней мы пошли на работу, на строительство завода в Кунцеве. Чувствовали мы себя прекрасно: нужда, голод, страх безработицы остались где-то далеко позади.

Жили мы в бараках на станции Кунцево. Зарабатывали по триста рублей в месяц. Этого было достаточно, и мы даже отказались питаться в общей столовой, а покупали хлеб, масло и другие продукты и кормились дома.

Сначала в работе было немало трудностей. Придешь на строительство — инструментов нет или материалов нехватает, сидишь дожидаешься. Иной раз у нас лопалось терпение, и мы резко обвиняли технический персонал в том, что он не умеет организовать работу. Мы предлагали один способ работы, техники предлагали работать по-старому.

В конце концов мы обратились к начальнику треста Металлострой. Он отвел нам отдельный участок, на котором и руководители, и техники, и рабочие были немцы. Мы привыкли класть 1 500 кирпичей за восемь часов, а здесь этого не получалось. Дело в том, что подносчики кирпича отставали от нас.

Местком предложил нам вступить в соцсоревнование с русскими рабочими. Мы хотя и понимали разницу между соцсоревнованием в Советском союзе и конкуренцией, к которой привыкли в Германии, но тем не менее соревноваться отказались.

— Зачем нам соревноваться? — говорили мы. — Ведь и так мы работаем лучше русских рабочих.

Нам указывали, что мы должны стать примером для отстающих русских рабочих, должны научить их работать по-настоящему. Отдельные русские рабочие сами приходили посмотреть, как работают немцы. Раз пришли к нам в барак комсомольцы, попросили поучить их.

Мы отказывалась. Странный факт, не правда ли? Тогда нам еще недоставало той сознательности, которая была у русских рабочих.

Дошло до того, что к нам пришли секретарь парткома и председатель месткома. Опять стали уговаривать нас обучить хотя бы нескольких русских рабочих.

Двое из нас (я в том числе) согласились. К нам приставили двух русских рабочих и выделили отдельный участок работы. Проработали мы вместе четыре часа. Немцы дали по 1 300 кирпичей, русские — по 900.

Дело объясняется тем, что у нас был лучший инструмент (я привез с собой из-за границы английский набор), у русских же были маленькие лопаточки. Кроме того русские рабочие делали много лишних движений.

Для меня было ясно, что русские могут работать не хуже нас, если будут поставлены в те же условия работы. Об этом мы заявили администрации.

Закончив строительные работы в Кунцеве, мы перебрались в Москву. Здесь нам предоставили хорошие квартиры со всеми удобствами в новом доме. Я вступил в ВКП(б) и стал работать на постройке «Шарикоподшипника». Здесь я сам поставил вопрос перед администрацией, чтобы нашу немецкую группу разбили и перемешали с русскими рабочими. Ко мне прикрепили шесть молодых ребят, я их обучал работать по американскому способу. Результаты были хорошие. Ребята стали класть за восемь часов работы от 1 500 до 2 тысяч кирпичей.

Нужно сказать, что никакой политической школы мы не проходили и многого еще не понимали в жизни Советского союза.

Наши квартиры были далеко от «Шарикоподшипника». Поездки в трамваях казались нам ужасными. Постоянные ожидания, давка, ругань. Наше положение было в особенности трудным, потому что мы не знали русского языка. Часто бывало так, что мы проезжали свою остановку, будучи не в силах вылезти из трамвая.

Один наш товарищ, толстый и румяный Карл Русс, очень боялся, что его когда-нибудь в трамвае задавят. Он даже отказался ездить на нем, и ему разрешили приходить на работу на полчаса позже. Русс вставал раньше на час и шел через весь город пешком. Очень смешной факт!..

Тут я много раз на своих боках убеждался, насколько необходим Москве метрополитен.

В 1933 году я решил перейти работать на метро. Дело это мне было знакомо. Правда, я боялся итти один, так как еще не владел свободно русским языком.

Случайно я повстречал в Москве тов. Лоренца, который работал на метро. Он пообещал меня устроить туда же. Пришел я в контору метро и сказал, что могу работать штукатуром, каменщиком и бетонщиком. Меня сразу приняли на работу и послали на проходку шахты.

Работа эта была мне не знакома. В Берлине мы работали открытым способом, землю вынимали экскаваторы. А здесь пришлось взять кирку и долбить твердую породу. Первое время я страшно уставал. Компрессоров тогда не было, отбойных молотков тоже, а бурили ручным способом.

Клинок не брал породу. Иной раз я в отчаянии спрашивал русских товарищей:

— Сколько же времени мы будем этак строить метрополитен? Ребята уверенно отвечали:

— Будет готово в срок.

Проработал я еще две недели с кувалдой; руки и ноги у меня болели, все тело ныло. Не стерпел я и попросился на другую работу. Техник послал меня на первую калотту. Надо было класть камень. Часто бывало, что материал не подвозили и в штольне не было никого. Сидишь один на кружале, как в пустыне. Сыплется сверху порода. Жутко. Того и гляди — засыплет тебя, и никто твоего следа не найдет.

Вызвал я сменного техника. Показываю ему, что порода сыплется.

— Не страшно! — говорит он.

И уходит.

Гляжу дальше, появилась трещина на штендере (подставное бревно).

Я опять зову техника.

— Треснул, — говорю, — штендер. Давай скорей материал, чтобы предупредить аварию.

Материала не было. Поехал я с одним парнем: в карьер к Москве-реке бут разыскивать. Привезли бут и начали работать. Закрыли калотту до замка — это верхняя часть свода. Тут надо было положить самый крепкий камень, а у нас кругом только мягкий известняк. Надо было доставать гранитный камень. Поехали мы опять и около Курской дороги нашли большие камни. Привезли их на шахту, разбили на клинья и сделали замок. Так мы предупредили аварию.

Скоро стали прибывать на метро комсомольцы. Здесь мне впервые пришлось встретиться с ними на работе. Учить их мне не пришлось. Они делали все, что было нужно, не считаясь ни с временем, ни с условиями работы.

Я все приглядывался к ним. И видел, что сам многому могу у них поучиться. Они смотрели на это дело, как на свое, а я все еще чувствовал себя немного чужим.

Поработал я на проходке три месяца. У нас появились уже и отбойные молотки и резиновые костюмы.

Бригадиром у нас был Гречишкин. Он больше болтался и разговаривал, чем работал. Пришлось мне самому руководить бригадой. Я расставлял рабочую силу и следил за работой.

Кроме того заметил я у бригадира нехорошую привычку: если мы выдавали два вагона породы, он писал четыре.

Я спрашиваю:

— Зачем ты это делаешь?

— Затем, — говорит, — чтобы вам больше ставили заработок.

Я сообщил об этом начальнику участка. Бригадира сменили, а на его место назначили меня.

Бывшему бригадиру Гречишкину после этого было стыдно со мной разговаривать, он отпросился в отпуск и больше на нашу шахту не возвращался.

Один раз нам задали работу по углублению водосборной ямы. Работа была трудная. Мы все время работали в воде. На моих глазах один из комсомольцев упал в воду. Тем не менее он отказался уходить и, мокрый, работал до конца смены. Я тоже промок, но мне как бригадиру было неудобно перед ним покидать шахту. Я тоже работал до конца.

Потом меня перевели на крепление. Пришел техник и говорит:

— Крепление ты, брат, делаешь плохо!

Я попросил одного из проходчиков показать мне, как нужно работать. Тот отмахнулся. Я уж хотел уходить. Тут один из комсомольцев — звали его Аким — подошел ко мне и говорит:

— Брось, у нас бояться да обижаться в работе не полагается. Давай я тебе помогу.

Вместе с Акимом повесили мы лонгарин. Лунка уже была готова. Затем с помощью инженера Кузнецова мы хорошо поставили штендер. После этого комсомолец Аким рекомендовал меня всем как хорошего крепильщика. Крепильщиком я проработал четыре месяца.

В верхней штольне у нас было плохо с бетоном. Временно решили класть бут. Но не было каменщиков. Поручили это дело проходчикам, а проходчики не знали бутовой кладки. Меня назначили к ним инструктором, одного на четыре смены.

Придешь в шахту, смотришь — работа никуда не годится. Я заставлял ломать. Снова клали, я брал молоток и выстукивал, как доктор больного. Если были пустоты, я опять заставлял ломать. Проходчики ругались, что они мало зарабатывают, а я сказал:

— Хороший замок — дороже хорошего заработка.

И действительно замок вышел хороший.

Потом я пошел на бетонировку. Был бригадиром. План мы всегда перевыполняли.

Однажды, поднимая вагонетку, я ушиб себе позвоночник. В больнице мне сделали снимок и предложили переходить на легкую работу. Пришел я к начальнику. Он говорит:

— У нас легкой работы нет. Вся работа тяжелая.

Тут я вспомнил, что когда-то был штукатуром. Это дело легкое. И с тех пор я работаю на метро штукатуром.

Работая на Метрострое, я начал пополнять свои знания. Когда я прочел на немецком языке роман Гладкова «Цемент», я понял, как начала строиться Советская страна после гражданской войны и разрухи. Читал Шолохова. Много о нашей действительности я узнал из советской литературы. До этого у меня было много недоумений. Мне например было удивительно смотреть на приезжавших в город крестьян с большими бородами и в лаптях. Я ничего не знал о царизме.

В Германии я не бывал в театрах, потому что для рабочих это слишком дорогое удовольствие. Живя в Москве, я часто хожу в театры. В театрах я вижу жизнь страны.

Постепенно я приучился писать и сам. Посылал заметки в «Ударник Метростроя» и даже получил от этой газеты премию: четырехтомник Ленина на немецком языке, «Вопросы ленинизма» Сталина и книги Горького. Эти книги стали фундаментом моей личной библиотеки. Все свободные деньги я тратил на покупку книг, и у меня сейчас приличная библиотека. А в Германии я читал только тоненькие брошюрки.

В 1932 году я написал небольшую книжку о работе и впечатлениях той группы немецких рабочих, которая вместе со мной приехала в Советский союз. Эта книжка выпущена «Издательством иностранных рабочих» в Москве. После этого несколько редакций заинтересовались мной и пригласили меня сотрудничать. На первом съезде немецких писателей я был делегатом.

Сейчас я учусь на вечерних курсах национальностей Запада. Через три года я их кончу.

Работу на метро я оставлять не собираюсь. Производство мне очень много дает в понимании советского человека и всего происходящего в Советском союзе.