Н. А. Ермолаев, начальник шахты № 9-9-бис

Я слыву инженером из тайги. Это не вполне верно, я инженер из театра. Я работал профессиональным актером в городе Симбирске, теперешнем Ульяновске. Это было в 1918 году. Мой отец недоволен был тем, что я работаю в театре, и говорил, что мне нужно найти какую-нибудь настоящую работу.

Дома было очень тяжело, и однажды я вышел из квартиры отца, чтобы не возвращаться к нему больше. Я шел в театр и случайно увидел объявление, что 29-му полевому строительству требуется чертежник. Я не был чертежником, но я хотел уехать из Симбирска. В это время город наш был в прифронтовой полосе. В людях нуждались, и я был принят чертежником; никто даже не подумал меня проверить.

Фронт продвигался. Мы ушли из Симбирска. Я прошел с Красной армией до Кургана. Когда наши войска ликвидировали Колчака, нас преобразовали в трудовую армию и перебросили на Урал, на Надеждинский завод. Тут я научился чертить.

Было это уже в 1921 году. Я кончил строительный техникум и начал работать. Строили мы разную случайную мелочь.

На Урале стоят голубые леса. Хороша здесь осень! Урал осенью рыжий и красный, как лисий мех. Первый снег в лесах выглядит, как белое брюхо зверя.

На Урале у меня было много свободного времени, и я начал читать Мамина-Сибиряка. Читал про золото, тайгу, леса. Как по реке Чусовой бегут груженные металлом барки. Читал о старателях.

Мамин-Сибиряк привел меня в Уральский горный институт, в город Свердловск. Здесь я учился восемь лет, а летом уходил на золотые прииски. Последние два года я служил в Уралгипромезе, учился там проектировать шахты.

Я кончил институт в 1929 году. А сейчас мне тридцать четыре года. Прошло так много времени, что вот называют меня инженером из тайги, а я не инженер из тайги и не инженер из театра, а уже инженер из метро.

Итак, защитив дипломный проект, я уехал в Челябинский район и там учился проходить шахты в трудных условиях. Оттуда я перешел в Кизеловский район, где сдал в эксплоатацию четыре шахты.

Работа в тайге, шахта в лесу, широкие уральские горы, уральские рабочие — все это мне нравилось, я хорошо проходил свою жизнь.

Но с 1926 года во мне возникла тревога. Я прочел журнал, кажется «Огонек». Я его отложил, но потерял и номера теперь не помню. В том журнале было рассказано про метрополитен.

Я хотел быть строителем, а сделался горняком. Метрополитен сращивал мою жизнь, в нем я мог стать и строителем и горным инженером. А из Москвы шли слухи, что метро раскачивается плохо. До шахты Урала от московского метро слух идет быстрее, чем от шахты Метростроя до какой-нибудь квартиры Замоскворечья. Говорили у нас, что шахты № 16, 17, 18 неудачны. Говорили, что не удается «бинокль» — смыкание двух тоннелей. Мне очень захотелось поехать в Москву, потому что на Урале я считался удачным проходчиком.

Меня считают специалистом по проходке в малоустойчивых грунтах, и поэтому я был вызван в Москву.

В Москве один инженер рекомендовал меня тов. Гертнеру, который вел подземную проходку по кировскому радиусу.

То, что я увидел здесь в 1933 году, произвело на меня впечатление хаоса. Огромный аппарат, спутанный, неразборчивый, и слабенькие шахтенки.

Меня сперва назначили старшим инженером в производственный отдел.

Хаос Метростроя был разрешен так: ЦК партии принял решение о реорганизации управления в Донбассе. На этой основе был реорганизован и Метрострой. Крупных работников пересадили на участки. Меня назначили на шахту № 9. Шахта эта на Моховой улице, около дома № 24.

Эту шахту хотели проходить кессонным способом, потому что внизу был плывун. Дома, около которого стояла шахта, сейчас уже давно нет, там площадь, покрытая асфальтом. Эта площадь лежит между Кремлем, манежем, университетом и новыми фасадами домов.

В техническом отношении участок здесь был очень трудный. Тут должны были пересечься тоннели начала арбатского радиуса с тоннелями кировского радиуса. Таким образом здесь в разных плоскостях проходят четыре тоннеля. Пятый тоннель — фор-камера.

Все это сооружение находится под домами, и верхняя часть конструкции задевает фундаменты домов. Улица не зря называется Моховой: ее дома стоят на сваях.

Шли совещания, и всякий предлагал свою систему.

В начале работ меня познакомили сперва с парткомом, потом вызвали к тов. Хрущеву и наконец к Лазарю Моисеевичу Кагановичу.

С Никитой Сергеевичем Хрущевым я имел длинный разговор. Он по производственному стажу механик, поэтому он очень хорошо понимает всякие технические вещи. Но еще лучше он понимает в людях. Я попросил, чтобы мне дали работников, с которыми я проходил шахты на Урале. Это мне было тут же обещано.

Это практики — старики с 20-30-летним рабочим стажем. Среди них один бельгиец с 35-летним стажем. Русские рабочие вышли из золотоискателей-старателей; это были великие мастера работы в слабых грунтах, которые потом еще более подняли свою квалификацию на проходке наших крупных шахт. Всего я привез 200 человек уральских рабочих с семьями и 20 человек инженерно-технического персонала.

С уральскими рабочими нужно обращаться с учетом их психики. Это работники таежные. Для них дело не только в заработке, а еще в почете и уважении. Они знают себе цену. К баракам они не привыкли, им нужно отдельное помещение, комнату, хоть небольшую, но с ключом.

А в Москве им было трудновато. Жили они в Филях, но в трамваях ездить отказались и ходили на Моховую из Филей пешком. Им в трамвае было неудобно, тесно.

Но это были люди большой специальности, и чуть ли не каждый со своей производственной особенностью. Их надо хорошо знать.

Я решил итти обычным способом, без кессона, и поставить управление перед совершившимся фактом. Шахта всего 22 метров глубины, плывуны через 4 метра, а может быть даже через 6, значит мне нужно проскочить только 2 метра. Я поговорил с Абакумовым. Согласовал ли он вопрос с кем-либо — я не знаю, но мне он согласие дал.

Через четыре недели я пришел с докладной запиской, что шахта пройдена и я прошу оформить мой участок, так как я должен начать работу в штольне.

В это время прошла мобилизация сперва первой тысячи комсомольцев на метро, а потом второй тысячи.

На мою шахту попало 250 человек; у меня же только два забоя, и я могу в смену поставить 15 человек, а за четыре смены всего 60 человек.

Секретарь ячейки Ольхович требовал от меня настоятельно, чтобы я поставил комсомольцев на настоящую производственную работу. Тов. Ольхович пришел к нам на шахту из-за стола, где был телефон, а за дверью была курьерша с чаем. Он человек с широким кругозором, но моих рабочих-уральцев он не знает. Они для меня не просто производственные единицы, а большие специалисты подземной работы; я на них надеюсь, они не выпустят грунт, и когда работа пойдет, я должен им дать настоящую работу, чтобы не ранить их рабочей гордости.

На этой почве у меня с тов. Ольховичем вышли, как говорится, неполадки. Получилась рознь между стариками и молодыми. Людям нужно бы учиться, учителя налицо, но между учителями и учениками — холод, и сговориться нелегко. С одной стороны, уральские рабочие со своей историей, из тайги пришедшие, с полукрестьянским прошлым, а с другой стороны, молодые пролетарии города, вузовцы наполовину.

Над всеми нами стоял МК, для которого среди рабочих чужих не было. Благодаря его авторитетному вмешательству конфликт был улажен, и молодежь стала быстро подыматься.

Некоторые бригады, в особенности Генералова, Козловского, Яремчука, делали чудеса. Молодежь со стариками сладилась; старики пошли на самые трудные, ответственные места, и комсомольцев тоже нельзя было не уважать.

Пришел к нам например комсомолец Яремчук с авиационного завода. Ему лет двадцать пять. Он проводил на шахте в горячей работе круглые сутки. Раз он пробыл в воде девять часов. Иногда он делал ошибки; но такие героические ошибки… Например фурнели, т. е. проходки из верхней штольни в нижнюю, нужно делать сверху. Яремчук полез снизу. Его оттуда вышибло породой. Он снова полез. Вышибло его второй раз так, что он потерял сознание. Полтора месяца пробыл в больнице, потом вышел на работу и пробыл опять круглые сутки.

Мы шли вперед осторожно. Мы наталкивались на старые колодцы с изумительно тщательно сделанными срубами, находили греческие, татарские горшки, нашли саблю. Место была «обжитое». Над нами висели дома. Над нами были новый дом Желтовского, в который въехало американское посольство, Московский университет и приемная Калинина — драгоценные дома. И вот под этими домами шли мы почти без механизации.

Я долго готовил проект. Ко мне приехал американский инженер и улыбался мне понимающе и презрительно: он думал, что я боюсь грунтов.

Между тем в работе крепли бригады. Комсомол врабатывался.

Я составил записку и предложил способ, в свое время выдвинутый Н. С. Хрущевым. Этот способ состоит в том, что идут под давлением воздуха, но очень небольшим. Против этого способа было два предложения: одни предлагали итти щитом, считая щит универсальным способом; другие, люди очень осторожные и практичные, предлагали итти открытым способом.

Так ученик, который еще не понял умножения, заменяет его сложением: хлопотно, но как будто бы вернее.

МК принял мое предложение: я предлагал посадить своды на песок. Приехал к нам один человек, составили протокол, что будет катастрофа. Копию этого постановления мне прислали из управления, и вероятно копии эти были посланы во все места. Но мы уже работали.

Три раза был у нас шахте Лазарь Моисеевич. Первое посещение было в период разворота работ. Он обратил внимание на то, что шахта загромождена, говорил с бригадиром Козловским о том, сколько он зарабатывает. Козловский ему сказал:

— Денег у меня много, девать некуда, а комнаты у меня нет. Живу в общежитии и не могу жениться.

Тов. Каганович записал у себя в книжке и говорит:

— Ты непременно женись.

Козловскому комната была предоставлена. Лазарь Моисеевич входил во все технические подробности, но инициативу никогда не связывал.

Последнее посещение тов. Кагановича было перед октябрьскими торжествами; он говорил нам о качестве и о сроках.

Ведущий бригадир, пришедший в Москву простым рабочим-сезонником и зарабатывающий сейчас шестьсот-восемьсот рублей, во время аварии в Охотном ряду полез на кабель. Асфальтовая одежда перекрытия Охотного ряда была подмыта, и тяжелый, многотонный занавес висел на кабеле.

Кабель должен был порваться. А человек лезет на кабель, освобождает кабель и поддерживает его тросом перекинутой балки. Ведь он не из-за денег же лезет!

Любовное отношение к работе, верный глаз, быстрое решение нужны будут при любой механизации. Превосходные машины изготовляются людьми не только при помощи машин.

Вот это новое отношение людей к работе и помогло нам сделать тот прыжок в качестве работы, который мы наблюдаем в СССР.