Э. В. Фельдман, секретарь парткома плахты № 10-11

Я пришел на шахту впервые.

Я объездил значительную часть СССР, был в армии, на фронтах, работал на заводах-гигантах, но на шахте до метро мне быть не приходилось.

Я пришел на метро с Московского электрозавода.

О метро я впервые узнал из речи Лазаря Моисеевича Кагановича. Помню, с какой страстью, с какой горячей любовью к пролетарской столице, с каким темпераментом изложил он на III Московской партийной конференции план будущей Москвы. Я внимательно слушал его, когда он, с указкой в руке, прохаживался по карте и с теплой заботой говорил о московском пролетариате, который через два-три года, выходя из Сокольнического парка культуры и отдыха, буквально за десять-пятнадцать минут сможет очутиться в центре города, на Кропоткинской площади, в Центральном парке культуры и отдыха.

Спустя несколько месяцев я увидел разбросанные по Москве надшахтные сооружения. Я еще в точности не понимал их назначения. Я лишь тогда понял с совершенной очевидностью, что слова Лазаря Моисеевича претворились в программу действий, когда на Электрозаводе мне пришлось самому проводить мобилизацию комсомольцев и коммунистов на метро.

Я состоял в эти дни секретарем партийной организации Электрозавода. Из шести тысяч рабочих нашего завода (сейчас там больше двадцати тысяч) около пяти тысяч были женщины. Мы получили задание направить рабочих главным образом на подземные работы. По этой причине задание наше по сравнению с другими заводами было весьма скромным.

Я могу привести много фактов, когда уже в эти первые дни мобилизации рабочие и работницы, по состоянию своего здоровья негодные для работы на метро, устраивали нам «сцены» и требовали включения в списки.

Особенно бушевали женщины из специальной мастерской:

— Чем мы хуже мужчин, почему нам не доверяют строить метро?

Женщин мы отправляли на поверхностные работы, мужчин — на кессонный участок.

Я помню, работницы, уже несколько поработавшие на метро, приходили наведаться к нам в партком. Это уже не были крючечницы газонаполнительного цеха или цоколевщицы цокольного цеха — это были работницы Метростроя.

— Будьте-ка с нами осторожнее: мы — шахтеры!

Я помню, как тов. Язовецкая явилась в партком в спецовке, желая продемонстрировать, что она работает на шахте и презирает наше «чистое», электроламповое дело…

И все-таки я еще не представлял себе метро как нечто конкретное. Мое представление было совершенно примитивное. Когда я работал секретарем парткома на обувной фабрике, я старался изучить основные технические вопросы, связанные с пошивкой обуви. На электроламповом заводе я старался получить понятие о конструкции лампочек, о технологическом процессе. Но подземные работы мне постигнуть при моих технических познаниях было естественно невозможно: мне казалось, что для того, чтобы сделать тоннель, надо обязательно начать с пола. Потом, думал я, растут уже стены и крыша…

В одно прекрасное утро меня вызвали к секретарю Сталинского райкома партии Марголину, который сообщил мне, что состоялось решение МК о направлении меня на работу в метро.

Не успел я выйти из кабинета Марголина, как встретил его заместителя Осипова, ныне председателя постройкома метро.

— Ты куда? — спрашивает.

— Иду к Хрущеву.

— И я к Хрущеву!

Никита Сергеевич продержал нас буквально пять минут.

— Ну, ребята, доклада я вам делать не буду. Передо мной, можно сказать, сознательный авангард. Метро надо построить в установленные сроки. Ну, и вы должны строить. Вчера Лазарь Моисеевич разработал целую программу действий и дал точное определение всему и вся. Тридцать четвертый год должен быть годом завершения первой очереди метро.

Затем он оглядел нас и спросил:

— А как ваше мнение?

Мы ответили, что для нас ясно все, но лицо у меня было невеселое.

— Что это у тебя, Фельдман, скучное лицо?

— Да вот, не хочется мне итти в аппарат, я предпочитаю на шахту.

Выйдя с Осиповым из кабинета Хрущева, мы стали твердить метростроевские термины: бут, гравий, лоток, битум.

Это было в конце марта 1934 года.

Два с половиной месяца проработал я в аппарате при парторге МГК инструктором по партийно-массовой работе под руководством тов. Старостина.

Настоящая моя шахтерская деятельность началась с того момента, когда меня направили на 30-ю шахту в качестве секретаря партийного комитета.

Вот тут-то все эти термины — битум, рубероид, марчеванка, пергамин, — которые мы старательно твердили на лестнице МК, воплотились для меня в реальность. В первый же день, когда я поселился в своей парткомовской будочке, ко мне как к новому секретарю явилась работница с жалобой:

— Обрати внимание, секретарь, у нас неправильно кладется рубероид!

Что такое рубероид — я примерно знал, но все же не настолько, чтобы выдержать длинный о нем разговор.

— Ладно, я разберусь…

Шахта № 30 соединяет два радиуса: кировский и арбатский. Проходит она рядом с Кремлем — часть третьего участка расположена под самой Кутафьей башней (против манежа).

Я попал на эту шахту в тот момент, когда только что состоялось решение МК о качестве бетонных и изоляционных работ. В сознание каждого шахтера врезались простые слова Лазаря Моисеевича по вопросу о качестве изоляции:

— Чтобы нигде не капало!..

Это была целая программа.

Как раз в нашей шахте, в особенности на первом участке, имелись «антиизоляционные» настроения. В решении МК есть даже специальный пункт, относящийся к 30-й шахте.

Мой парткомовский кабинет менял уже четвертое место: два снесли, третий заняли под раздевальню душкомбината. При мне «кабинет» этот представлял собой фанерную палатку, в которой имелся один только стол без телефона, да и вообще безо всего.

Прежде чем руководить, надо знать местность, обстановку, людей. Правда, людей скоро не узнаешь, но местоположение — выходы, шурфы, штольни — надо узнать в первые же два дня.

Вообще говоря, как правило — партийному, профессиональному, да и техническому работнику не приходилось на метро делить свою работу на два этапа: сначала знакомиться, а потом приниматься за дело. Темпы строительства метро этого не позволяли. Надо было, попутно знакомясь, немедленно входить в дело.

2 июля 1934 года, одетый в метростроевскую спецовку, я очутился в 27-м шурфе первого участка. Тут я имел возможность убедиться, в чем сила, в чем значение лозунга «Вся Москва строит метро!» я увидел рабочего-закройщика с обувной фабрики «Парижская коммуна» тов. Радченко, обувщика нацмена-татарина Ахмадеева, белошвейку Уман, молодую дивчину, работницу завода им. Калинина Каптелину, студента школы профдвижения Черняева, рабфаковца Наумова, электрозаводца Ширяева. Я остановил одного рабочего, по фамилии Загорацкий.

Надо сказать, что я уже знал парторгов, профоргов, инженеров, техников и многих рабочих. Я старался запоминать фамилии и людей, чтобы не спутать Иванова с Сидоровым, Петрова с Сергеевым, ибо вопрос шел о живых людях, которые решают успех работы.

Вернемся к Загорацкому. Это сапожник из маленького украинского местечка, в Москве живет всего только четыре года. Он поступил на фабрику «Парижская коммуна» и стал членом партии. Сейчас этот парень, который никогда в жизни не видел отбойного молотка, стоит на глубине 15 метров и — как он сам выражается— «выдает грунт наверх».

Я детально расспросил его о нуждах, о его впечатлениях, о его отношении к окружающему, ибо секретарь парткома должен прежде всего знать людей своей шахты.

Лазарь Моисеевич постоянно учит нас, что значит быть парторгом. В своем выступлении в июне 1933 года он поставил перед нами задачу: руководить конкретно.

Чтобы руководить конкретно, надо знать людей.

Одно дело на Электрозаводе: явишься на работу, пройдешь в цех, в цехе работают триста-четыреста человек. Все на виду. Чистота. Сменные инженеры налицо, машины, четко работающая техника. Обойдешь весь цех, остановишься с одним, с другим — и сразу входишь в курс дня.

Здесь же зайдешь в одни шурф — там работают пять, самое большее, семь человек: укладывают подушку для стен. В другом шурфе кладут изоляцию — и там всего несколько человек. Так за три-четыре часа обойдешь несколько шурфов и увидишь лишь незначительную часть смены.

Таким образом механически переносить на метро методы заводской работы никак нельзя.

Прежде всего мы взялись за партгруппы. Партгруппорги должны были твердо усвоить истину: «Для того чтобы руководить людьми и бороться с браком, для того чтобы организовать людей, надо прежде всего самому служить примером».

Образцовым группоргом был у меня Радченко. Надо было поглядеть, как изучал он бетон! Рабочие с гордостью говорили о нем:

— Вот это парторг! Бывший сапожник, а бетон кладет, как будто уже два метро строил. Он и парторг, и бетонщик, и хороший товарищ!

Коммунисты Ахмалеев, Фрейман, Иванов на деле доказали, что такое ведущая роль коммуниста.

Небольшая группа коммунистов нашей шахты сумела сплотить вокруг себя весь коллектив и сделать немалые дела.

Шахта, до сего времени находившаяся в прорыве, в июле впервые выполнила свой план.

Первого сентября шахта считалась уже одной из лучших на арбатском радиусе.

Решением постройкома парторг МГК вручил нам построечное знамя арбатского радиуса.

Надо отметить, что одновременно с работой по выемке ядра, по бетону, по изоляции шла у нас работа по повышению политического уровня масс.

Для проверки знаний, усвояемости и поднятия качества партийной учебы мы назначили теоретическую конференцию рабочих нашей шахты.

Первого октября эта конференция состоялась.

На трибуну вышли товарищи Наумов, Иванов, Гордеева и др.

Те самые люди, которые днем укладывали бетон, делали доклады о сущности фашизма в Германии, о классовой борьбе в переходный период, об июльском пленуме ЦК…

На этой шахте мне пришлось работать недолго, всего два с половиной месяца. При непосредственной и постоянной помощи МК мы достигли решающих успехов: были сделаны основные своды, весь лоток, раструбы и выемка ядра.

Шестнадцатого сентября я был переброшен на кировский радиус закрытого способа, на шахту № 10-11.

В тот же вечер на шахте заседал партийный комитет, который избрал меня секретарем парткома. С этого дня я становлюсь наконец полным, стопроцентным шахтером.

Тут уже нет лестниц, какие имелись в 30-й шахте. Тут спуск вниз на 23-24 метра — таково среднее залегание этой шахты. Я пришел туда в период, когда происходила выемка ядра и каждый выданный наверх кубометр земли расчищал место для строящейся здесь станции «Охотный ряд».

Коллектив этой шахты был резко отличен от того, с которым я ознакомился на 30-й шахте. Здесь были люди опытные, сплошь и рядом с тоннельным стажем.

Я встретил тут бригаду Вазыха Замалдинова, которая давно работает на кессонных работах, на мостах, сменного инженера Мингалеева, старого кессонщика. Я встретил тут шахтеров Донбасса, тоннельщиков из Кутаиса, Сибири, Якутии. И рядом с ними — рабочих Московского тормозного завода, завода им. Дзержинского, курских колхозников, прослышавших о строительстве московского метро и приехавших принять участие в его постройке.

Коллектив здесь неизмеримо больший, чем на 30-й шахте,— две с половиной тысячи рабочих. Станция имеет 155 метров длины, вестибюли и 2 наклонных выхода.

Передо мной стояла задача — освоить шахту, ознакомиться с людьми и в первую очередь со ста двадцатью большевиками. С опытом, накопленным мной на 30-й шахте, мне удалось сделать это сравнительно быстро. Довольно быстро удалось мне также ознакомиться и с географией этой сложнейшей шахты: нехорошо, когда секретарь идет по шахте и спрашивает у встречных дорогу.

Вечером 23 сентября мы проводили молодежную бытовую конференцию. Вдруг нам сообщают, что к нам приехал тов. Каганович, что он находится сейчас в 9-й шахте, а затем по тоннелю пройдет к нам. Мы сейчас же спустились вниз.

Я помню, мы встали на границе между нашим однопутным тоннелем и 9-й шахтой, чтобы встретить его, как гостеприимные хозяева, на самом пороге. Я обошел участки. Рабочие одного участка просили своего профорга вести Лазаря Моисеевича именно по пятой штольне, где они работали. Рабочие другого участка просили, чтобы его вели по третьей штольне. Тогда рабочий третьего участка Куцель сказал:

— Он, товарищи, и здесь будет и там будет. Он везде будет и всюду посмотрит, где хорошо, а где плохо. Он за этим и пришел!

И вот на границе с девятым участком показался Лазарь Моисеевич. Рядом с ним товарищи Косарев, Хрущев, Булганин и руководители метро.

Лазарь Моисеевич обратился к рабочим:

— Как вы живете, как вас кормят? Удовлетворяет ли вас такая система зарплаты?

— Кормят — во! На большой палец!

Лазарь Моисеевич опустил большой палец книзу и спросил:

— А может быть наоборот?

Сразу кто-то закричал:

— Каша не всегда бывает с маслом!

— Вот, вот, этот вопрос надо поднять, — и Лазарь Моисеевич тут же поручил кому-то из сопровождавших его узнать о постановке питания у рабочих.

Затем раздались возгласы:

— Лазарь Моисеевич, расскажите нам о международном положении!

В течение пятнадцати-двадцати минут вся шахта на глубине 23 метров захвачена была речью Лазаря Моисеевича, в которой он сумел связать и задачу хорошего качества бетона и вступление СССР в Лигу наций.

Когда Лазарь Моисеевич проходил через пятый участок, рабочие остановили его, окружили и просили, чтобы он сказал им что-нибудь.

— Лучше, чем вы работаете, — не скажешь!