Ф. Замалдинов, бригадир-проходчик шахты № 10-11

Безрадостным было мое детство. Отец все дурил, и в шестнадцать лет удрал я от него с товарищами на Донбасс.

Работал год, сначала плитовым, а потом коногоном.

Тут стал наступать Деникин. Мы с товарищем добровольно записались в Красную армию. Нам выдали ружье, а мы даже не знали, которым концом ружье стреляет. И командир у нас был такой же тюха, как и мы. Нас бросили в Полтаву на фронт.

В первые же дни я попал к Деникину в плен. Я по-русски понимал плохо. Как несовершеннолетнему мне прописали пятнадцать шомполов и сказали:

— Катись к аллаху!

Нанялся я батраком к богатому мужику. Не прошло девяти месяцев, как наши белым насыпали, и покатились они назад.

Пришли красные. Дождавшись этого, я тут бросил батрачить и поехал обратно на Донбасс. Поступил на ту же шахту, сперва саночником, потом забойщиком, затем крепильщиком.

Такая была моя жизнь.

Вот работаю я в Донбассе, вдруг ребята говорят:

— Вербовщик приехал, в Москву рабочих набирает на Метрострой.

Я не знал, что такое Метрострой, но ехать в Москву согласился.

И попал я в Москву. Большой это город. Шум тоже большой. Теперь уже я привык.

Назначили меня проходчиком на 10-ю шахту. Работа только начиналась, закладывали первую раму.

Работать было тяжело. Весь день стоишь по пояс в воде, а насосы аховые. У нас в Донбассе так редко бывало. Выдали мне резиновые сапоги высокие и резиновый костюм. Ну, все равно, вода лилась за ворот. Тут я купил клеенку и сшил себе такой шлем, чтобы за рубаху не заливало.

Так и работали: день копаешь да три дня откачиваешь, чтобы шахту не затопило. Плывун был на редкость — измучились мы. На какие хитрости ни пускались, а ему конца не было.

Так прошли метров на пятьдесят и взялись за тоннель. Я работал звеньевым. Плывун и тут не давал нам жить.

Как-то раз в первую штольню ворвался этот непрошенный гость. Заюлила вода изо всех щелей, шумит, мутится, пену несет, собирается в ручьи. Даже подойти страшно.

Ну конечно тут первым делом надо обшивать кругом доски, затрамбовывать паклей, сеном, глиной. А рамы трещат, будто кто из-под земли к нам ломится. Правду сказать, страшновато нам стало.

Приехал профессор Розанов, успокоил нас.

— Ребята, — говорит, — ничего страшного нет. Такие случаи бывают.

А мы и сами знаем, что бывают. Всякое бывает.

Пришлось нам забой этот закрыть — так и простоял целый год тихо. Потом проходили его кессонным способом.

Я съездил в отпуск в свою деревню — Старая Юмрала в Татреспублике. Когда приехал назад, меня назначили бригадиром и дали на проходку четвертую штольню. Мы начали копать котлованы для фундамента свода. Выкопали мы котлован, а тут проект изменили. Пришлось все ломать и снова закладывать фундамент. Проработали месяц, опять пошли изменения. Хоть фундамента и не ломали, а дальше стали работать новым способом.

Тут к нам приехал тов. Каганович. Говорил с нами просто, по-рабочему, задавал всякие вопросы: сколько времени работаешь, сколько получаешь, какие задания, не обсчитывают ли тебя и чем недоволен? Начальство ему тоже задавало вопросы, но он сказал:

— Погодите, сейчас поговорю с ребятами. А с вами я могу поговорить в любой момент.

Ребята наши ему тоже открыто сказали все про столовку и про спецовки. Он все в книжку записывал. Тут я подошел и сказал:

— Пойдем, Лазарь Моисеевич, покажу я тебе нашу столовую.

Он взял меня за руку, и мы пошли. Посмотрел он столовую и говорит:

— Плохая столовая.

Он все посмотрел. И еще поглядел на повара. А в столовой духотища, с повара прямо ручьем льет.

Позвали тут заведующего, работал он у нас от Нарпита.

— Ты — форменный паразит, — сказал ему Лазарь Моисеевич, — завтра чтобы здесь твоего духу не было!

И на другой день поставили в столовой четыре вентилятора и стали нас кормить хорошо. И спецовки всем дали.

Наступила осень. Работать было очень грязно. Один раз к нам приехали три женщины и один мужчина из учреждения. Попали они в мою бригаду. Одеты были все тепло, хорошо: в костюмах, фуфайках полосатеньких, в ботиночках, сверху комбинезоны. Я показал им, как нужно держать лопату, и где копать. У нас очень жарко — стали они все с себя скидать: сперва комбинезоны, затем пиджаки, потом фуфайки. Конечно работа ихняя — одни слезы, но не в этом суть. Зато сразу им видать стало, какая наша работа и как надо строить метро. Только вот пиджаки замарали. А потом к делу привыкли и работали хорошо.

В конце работ мы взяли на буксир третий участок. Здесь плывун опять показал себя. Раз во время смены я влез на лестницу, чтобы перед уходом все осмотреть. Вижу: вода капает. В этом случае первое дело — пакля. Только в одном месте забутили— засочилось в другом, в третьем. Вода пошла.

Ребята растерялись, стали затыкать чем попало, даже своей одеждой. Я вызвал техника. Он отнес за счет дождя. Но оказалось иначе: лопнула канализационная труба.

Марчеванки были у нас уже поставлены, оставалось поставить раму.

«Ну, — думаю, — дела! Ежели марчеван сядет, то и вся Москва сюда съедет на голову нам».

И в самом деле мостовая села. Хлынула кругом вода, пошла по всей штольне. Я только успел схватить за руку комсомольца Федорова.

Полезли мы в нижнюю штольню, а там прямо море ходит. И слышу, кричит не своим голосом лебедчица, руками бьет, лица на ней нет от страху и итти не может. Схватили мы с ребятами ее на руки, поволокли наверх. Забрала ее скорая помощь. Особенного с ней не случилось ничего, только с перепугу все плакала и стонала.

А мы опять полезли в штольню поглядеть, что и как. Высота в ней — четыре метра, а песок за это время осел метра на два.

На несколько дней шахту пришлось остановить. Только хочешь — не хочешь, а работу надо кончать. Пошли мы опять на свое место. Работенка была так себе: стояли все по пояс в воде, а от воды этой сильно шибало в нос старой барыней.

Сделали мы работу, потом нас перебросили на северный вестибюль. Задание было боевое — чтобы в пять дней все было готово. Мы работали, не считаясь со временем, — по восемнадцать часов. Наверху в это время шли сильные дожди: на нас льет и льет. Работать пришлось крепко. Инженер Бобров прямо с ума сходил, из души в душу ругался, но нас здорово подбадривал. Задание это мы выполнили.

Сейчас я живу очень хорошо. У меня своя отдельная комната. До поступления на метро я умел только расписываться, теперь стал грамотным. Я и в газете «Ударник метро» много рабкорил. Как увижу, где плохо, так сейчас за перо. Лодыри газетку не любят. Для них это срам.