П. Н. Калашников, начальник участка шахты № 7-8

Как-то случайно я познакомился с тов. Абакумовым. Один из ленинградских институтов поручил мне проводить исследование на метро. Жил я тогда в одном доме с тов. Абакумовым, и при встрече мы с ним разговорились.

— Чего тебе штаны протирать в институте?— стал уговаривать меня тов. Абакумов.— Люди нам нужны дозарезу, переходи к нам. И тебе от этого будет одна польза.

Я тут же согласился. Абакумов написал в институт письмо, и меня после некоторого сопротивления отпустили.

Тов. Абакумов по моей просьбе назначил меня сменным инженером на шахту № 7-8.

Я пришел на метро, можно сказать, для продолжения образования. До этого я занимался преподавательской работой в ленинградских институтах. Моя научная «карьера», казалось бы, развивалась довольно успешно. Недавний комсомолец, я уже считался специалистом по вопросам горного давления. У меня была своя лаборатория. Меня вызывали в качестве консультанта на различные строительства. Я самостоятельно начал разрабатывать отдельные теоретические участки горной науки.

И все-таки полного удовлетворения у меня не было. Меня не оставляло ощущение того, что разрыв между теорией и практикой в моей работе все время идет на расширение.

И когда я пришел на метро, я очень скоро почувствовал трудности, возникавшие именно в силу указанного разрыва.

Я недостаточно быстро ориентировался в обстановке. У меня были неудачи самого элементарного порядка. И мне пришлось буквально начинать с азов.

На мое счастье, в нашей шахте работали старые, опытные производственники, инженеры Бахитов, Барышников, Рохваргер. Я специально стал приходить в шахту, чтобы посмотреть на их работу. Просил тов. Барышникова на первых порах уделять побольше внимания моей смене.

И первое, что я заметил, — это то, что люди на метро обладают большей смелостью, чем я. До этого мне было неизвестно чувство технического риска. Мне казалось, что любую работу нужно рассчитать заранее с совершенной точностью, без малейшей ошибки. Там, где нужно было действовать со всей решительностью, я начинал рассуждать. Теперь, глядя на других, я постепенно начал менять методику, и это плодотворно отразилось на моей работе.

Проходка штольни у нас на 8-й шахте происходила в очень трудных условиях. Мы наткнулись на самые настоящие плывуны, богато насыщенные водой. Хорошо, что со мной работали очень опытные и уверенные рабочие, прекрасно помогавшие в моей работе. Отмечу таких, как Холод, Колоколов и Мордвишев.

Когда мы делали проходку под одним из домов на Моховой улице, в нижней части у нас оказались мокрые пески, а в верхней — глина. Почва оседала буквально не по дням, а по часам.

Жильцы дома, висевшего над нашей головой, часто приходили по ночам и вызывали меня из шахты:

— Скажите, можем мы тут жить, или пора нам выбираться?

Я успокаивал. А тут по стене одной из комнат прошла большая трещина, и на беду попадали с божницы на пол иконы. Жильцы, как все религиозные люди, оказались суеверными. В этом прыжке икон с насиженных мест они видели символическое указание на то, что пора и им самим выбираться из дома.

Опять мне пришлось выступать в роли «главного уговаривающего». Я обходил квартирантов этого дома и, слушая где-то далеко под землей отдающиеся удары кувалды и трель отбойных молотков, произносил одну за другой успокоительные речи.

Признаюсь, твердой уверенности не было у меня самого, но работы я остановить не мог. Этот случай был для меня первым уроком смелости. Вызванная для осмотра дома авторитетная комиссия подтвердила, что опасность дому не угрожает.

Очень трудный участок был у нас при засечке транспортной штольни налево. Никто из инженеров не решался взять на себя эту проходку. Пришлось мне сказать, что я беру ответственность на себя. Я поговорил с самым лучшим из наших рабочих тов. Холодом, и мы вместе согласились проходить этот участок. Нужно сказать, что к этому времени период «детских болезней» у меня уже прошел. Я понимал, что успех дела здесь будет зависеть от того, насколько быстро и уверенно будут работать мои люди. Расчет мой оказался верен: штольню мы прошли в очень короткий срок. Большую роль сыграл здесь производственный напор рабочего Холода, которого нельзя было даже выгнать из шахты в эти решительные дни.

Моя учеба продолжалась. Когда мы производили смычку с 8-й шахтой, неожиданно произошла сильная авария. При забивке потолочных марчеванок мы задели водопроводную трубу. Труба лопнула, и вода с огромной силой стала наполнять штольню. Когда я спустился туда, штольня была наполовину под водой. Первая моя мысль была во что бы то ни стало спасли забой от завала, так как остановить приток воды было просто немыслимо. Я отдал приказ немедленно закрепить потолок, бока и лоб штольни. Работала здесь бригада Холода. Вода между тем быстро прибывала. У нас оставалось не больше десяти минут. И за эти десять минут мы, безуспешно попытавшись заткнуть трубу паклей, хорошо закрепили потолок, бока и лоб. Рабочие выполняли эту работу героически. Мокрые до нитки, они только по моему приказу оставили штольню. Сам я выбрался из нее вплавь.

Во время субботника 24 марта 1934 года на наших шахтах работали товарищи Каганович и Хрущев. В этот день должна была произойти сбойка с 7-й шахтой. Тов. Каганович начал копать землю. Он быстро загрузил вагонетку, потом загрузил вторую, а третьей не оказалось.

— Почему нет вагонеток? — спросил он меня. — Пойдем, посмотрим.

Мы пошли. Оказалось, что пути забиты вагонетками.

— Вот видите, — упрекнул он меня, — вы не побеспокоились о вагонетках.

В этом месте работала бригада Болохова. Пришлось Болохова отстранить, и тов. Каганович взял на себя руководство. Он очень хорошо подбодрил рабочих, и рабочие после его посещения начали работать еще лучше.

Второй раз Лазарь Моисеевич приходил к нам осматривать железобетонный зонт, который мы строили на станции «Библиотека Ленина» по предложению американца Моргана. Качество работы у нас весьма страдало, и, главное, нельзя было найти виновников. Все ссылались на «объективные причины», хотя ссылки эти были совершенно неосновательными: все материалы нам были предоставлены.

«Просите меду, дадим и меду», сказал нам в свое время тов. Каганович. И мы действительно получали все, что нужно.

Когда Лазарь Моисеевич пришел к нам, он сразу понял, в чем дело. Многие из нас недооценивали значения штырей.

— А ведь на этом, друзья, — сказал Лазарь Моисеевич,— и будет держаться наш зонт. Здесь вам надо дать соответствующие размеры и форму, чтобы штыри держались в стене.

Он указал как раз на самое больное наше место. Штыри у нас зачастую болтались.

Лазарь Моисеевич настаивал на том, чтобы мы фиксировали все этапы работы, записали всех людей, занятых на этом участке, и вели бы тщательное и непрерывное наблюдение за работой. И это было совершенно необходимым делом, так как станция «Библиотека Ленина» по характеру строительства была опытной станцией.

Участок этот у нас считался отстающим. Но благодаря новой расстановке людей и социалистическому соревнованию мы вышли из прорыва.

Не хочу хвалиться, но то, что мы до последнего дня держим за собой переходящее знамя, говорит само за себя.

С приходом на шахту мы усиленно взялись за техучебу. Наряду с производственной работой непосредственно на шахте я взялся за чтение лекций для рабочих. Рабочие проявили большой интерес к делу, посещаемость была хорошая, и по техучебе мы заняли второе место на всей трассе.

Во время работы на шахте у меня накопилось много вопросов теоретического и экспериментального характера. Вопросы эти меня очень занимают, но я решил не менее пяти лет проработать непосредственно на производстве.

Со мной происходит теперь обратный процесс: практический опыт выходит за пределы моего технического кругозора. Но я считаю это меньшей бедой.

Когда мы пройдем вторую линию метро, я рассчитываю снова перейти на научно-исследовательскую работу и подвести итоги этому огромному практическому опыту, который я с каждым днем накопляю, работая в шахте.