А. Т. Ефремова, звеньевая бетонщица шахты № 10-11

Автобиографию писать трудно, да ведь короткая еще у меня жизнь. Маленькой я была тихоня, и меня всегда обижали мальчишки. Когда мне стало четырнадцать лет, в 1929 году, я поступила в пионеротряд и сразу же изменилась: откуда что взялось. Отец и мать у меня рабочие. Отец раньше работал носильщиком, мать — в деревне батрачкой.

В 1930 году, когда мы выехали в пионерский лагерь, я уже настолько себя проявила, что меня передали в комсомол. В это время я как раз окончила семилетку и поступила на курсы по подготовке в вуз. По окончании рабфака я почти два года проработала в библиотеке, организовала передвижки. Я была членом штаба легкой кавалерии и одно время секретарем комсомольской ячейки.

Когда началась мобилизация комсомола на метро, мы с одной девушкой решили пойти поработать в шахты. Я много читала, как люди работают на новостройках, и мне самой захотелось построгать, покопать, самой пройти по тоннелям и потрогать руками тоннельные стены. Но в райкоме меня не взяли на метро: молода, не допустили даже на врачебную комиссию.

В комиссии мы встретили одного знакомого комсомольца, представителя шахты. Мы его целый вечер умоляли, чтобы он взял нас к себе — хоть грязь чистить. Он ехидно улыбался и говорил, что девушек берут с трудом. Тогда мы рассердились, самовольно, обманом, прошли врачебную комиссию и без разрешения поступили на метро, на 10-ю шахту.

Меня сразу поставили в забой. Я несколько дней рассматривала отбойный молоток. Страшновато, боялась даже к нему подойти. Я отбирала породу и грузила вагон. Один раз не стерпела, осмелилась: подошла, схватила молоток, нажала. Он заскрежетал и забился, как в лихорадке. Перепугалась я насмерть, но это были только первые минуты. За отбойный молоток я бралась потом уже без всякой опаски, привыкла.

На шахте нас было всего три девчонки. Над нами посмеивались. Раздевались мы в общей мужской раздевальне, только за вешалкой.

Через несколько дней после меня поступил в наше звено замечательный комсомолец — Мишка. Это очень хороший парень, с которым у нас была большая и настоящая дружба. Мы привыкли друг к другу, и нас с ним вместе стали ставить в забой на самостоятельную работу. Он организовал агитбригаду, которая, впрочем не знаю — почему, скоро развалилась: может быть плохо работала, а может быть ребятам просто надоело.

Я работала в забое десять месяцев по третьему разряду. Мне это было конечно обидно: не из жадности, а из самолюбия. Иногда сделаешь что-нибудь хорошо и думаешь: «А у меня все прежний разряд. Несправедливо». Попросить же повышение — неловко.

Рабочие-звеньевые не обращали внимания на мой разряд. Они ставили меня на ту работу, на которую нужно было. Бывало, приходят в забой, возьмут топоры, а мне поневоле приходится хвататься за лопату. Наконец я не вытерпела и стала с ними ругаться. Выписала себе топор и тоже начала тесать клинья. Сначала получалось нехорошо, и звеньевой сердился:

— Ишь, обтесала, как собака обгрызла!

Потом не только клинья тесать научилась, но и крепить, вставлять рамы, помогать марчеванить. В феврале и марте 1933 года шахта наполнилась новичками, курскими рабочими. Звеньевому волей-неволей приходилось меня выделить. Опыт и сноровка у меня уже были. Я очень выросла в собственных глазах: начала понимать и учитывать ответственность.

Вспоминая теперь эти дни, сознаю, что я очень нехорошо вела себя по отношению к новичкам. Я отыгрывалась на них, как когда-то отыгрывались на мне:ак когда-то отыгрывались на мне:сама марчеванила. Конечно это было неправильно, я должна была их учить, повышать их квалификацию, а вместо этого сама загоняла марчеванку.

Мой приятель-комсомолец работал со мной на равных правах, и поэтому я бывала рада, когда он не выходил на работу, потому что тогда у меня была полная самостоятельность. Звеньевой приходил, смотрел, как я работаю, хвалил, но все-таки четвертого разряда даже издали не показывали.

Меня прозвали — «Саша мировая», потому что, когда ребята спрашивают: «Ну, как дела?» — «Дела мировые», отвечаю я всегда.

Я проработала в бригаде Збериуса на третьем участке шесть месяцев. В начале лета приступили кое-где к отделочным работам, и я решила пойти на отделку, потому что в моей бригаде мне было работать не по душе. Я перешла в звено бетонщиков. Рубашка была в 20 сантиметров. В первый же день в шахту зашел начальник участка Бобров и научил меня. «Возьми, — говорит, — маленькие трамбовки, будешь лучшей бетонщицей». Однако рабочие смеялись над моими трамбовками: «Такие маленькие, только в носу ими ковырять». Но спустя несколько месяцев меня стали считать лучшей ударницей и поставили на звено в шесть человек.

Я приходила заранее, делала расстановку. Бетон приготовляли с десятого ствола, приходилось его подтаскивать в разные концы тоннеля. Бетон с водой тяжелый, и девушкам было трудно. Я старалась следить, чтобы они таскали по очереди, но и это не было выходом из положения. В общем нужно было выбирать: ребята у меня — лучшие укладчики, и если я их поставлю на подтаску бетона, то девушкам придется укладывать, а тогда может получиться брак. Поэтому на эти две работы я девушек и парней разделила поровну. Получилось хорошо. В качестве звеньевого я стала получать уже по пятому разряду.

Борьба за качество была яростная. Иногда подавали жесткий бетон, который надо особенно тщательно промывать. А в рубашке в два ряда — арматурные нитки, может получиться плохая укладка. Если бетон жидкий, то достаточно только постучать по опалубке, и бетон укладывается сам. Если сверху видно молоко, значит бетон улегся «барином».

Мы уже стали такими опытными, что замечали, когда и инженеры путали. Вообще спорили мы с ними редко, а вот в вопросах качества дрались уже до последней капли крови. Однажды сменный инженер приказал сваливать бетон в грязь, в воду. Это не разрешается, потому что бетон тогда теряет свои схватывающие свойства. В общем с нашей точки зрения такое распоряжение было вредительским.

Внизу на погрузке стояли две девушки. Сменный инженер приказал им бетон сваливать в воду. Они отказались. Он повторил приказание. Я как член комитета вмешалась в это дело, заступилась за девушек и присоединилась к мнению, что бетон в воду сваливать нельзя.

Вызвали общественного инспектора по качеству. Когда это дело разобрали, выяснилось, что мы правы. Сменного инженера сняли с работы и отдали под суд. Я прекрасно понимала, чем продиктовано его неправильное распоряжение: надо было класть бетон, а условия для этого не были подготовлены. Нам же задается твердый план, и инженер решил: наплевать на качество, лишь бы все было быстро. Он наверное забыл, что говорили нам о качестве партия, тов. Каганович. Мы-то помнили это хорошо и хотя сами болели за план, но искушению все же не поддались.

Был и такой случай. Когда я работала на первом отделочном участке, мы собирались итти кессоном, но оказалось, что там не то плывун, не то еще какая-то другая нехорошая порода. При разборе перемычки понадобились порожние вагоны, чтобы погрузить породу. Сменному технику тоже надо было подавать породу. Мы гнали вагонетки с первого участка на десятый участок, а он — на 10-бис. Конечно мы друг друга задерживали, потому что приходилось ждать, пока нагрузят вагоны, пока проедут мимо.

В связи с этим сменный техник приказал нам загонять к себе в тоннель по одной порожней вагонетке: прогони одну вагонетку и складывай ручки. Мы же загоняли сразу по две-три вагонетки: по одной не было смысла возить.

Конечно это задерживало сменного техника, и он тогда выкинул такую штучку. Мы гнали два вагона, я и Швецов. Швецова он пропустил, а у меня вагон отнял. Я разозлилась и взяла второй вагон. Он снова отнял. Я погнала третий. Тогда он схватил меня, оторвал от вагона и побежал к сменному инженеру жаловаться.

Я на это не обратила внимания, погнала свой вагон и стала его нагружать. Тогда сменный техник велел завалить породой путь: нагрузили вагон и опрокинули его на нашем пути.

Шла ночная смена. Я поняла, что нужно действовать энергично. Поговорила со своим десятником, и мы вместе с ним пошли наверх. Отыскали дежурного по парткому, привели его вниз и показали на это безобразие. Дежурный по парткому сейчас же приказал убрать. Завалить-то легко, а убрать трудно: штучки дежурного техника задержали шесть рабочих на целых полчаса. Этого дежурного техника потом сняли с работы, об этом даже в нашей газете писали.

Работаю я много, но усталости не чувствую совершенно. Большую часть времени провожу на шахте, веду общественную работу. Жаль только, что читать перестала: времени нет, да и жизнь стала интереснее, чем те книги, которые мне попадаются под руку. Да кроме того и отдохнуть надо.

Дома раньше очень волновались, что я работаю на метро. Мать относилась к Метрострою, как и все обыватели, — говорила: ерунда, все обвалится. Сейчас она круто переменила свое мнение и хотя, когда разговаривает со мной, все еще ругается, но зато, когда заходит кто-нибудь посторонний, хвалит меня. Это вполне понятное противоречие у старой женщины, если принять во внимание, что и мы, молодые, в отношении близких нам людей сами не всегда свободны от противоречий.