И. Г. Каменецкая, сменный техник шахты № 10-11

Зашла я в Охотный ряд, где под вывеской «Союз-рыба» была наклеена маленькая планочка на ватманской бумаге с таинственной надписью: «Метрострой МЧ-2».

Эта надпись для меня долго была загадкой. Даже после того, как я была принята на работу, — а принята я была очень скоро, — я несколько дней стеснялась спросить, что значит МЧ-2, потому что думала, что это может быть какой-то технический термин, а мне не хотелось сразу же дискредитировать себя разоблачением своего полного технического невежества. Впрочем смысл этой надписи скоро перестал меня тревожить, потому что когда я наконец осмелилась спросить у первых моих сотрудников, а было их человека четыре-пять, то оказалось, что и они не знают, так как я получила самые разнообразные и совершенно противоречивые объяснения. В конце концов совершенно случайно я выяснила, что МЧ-2 означает — вторая часть кировского радиуса метро. Вся трасса была разбита на участки, объединявшие довольно большую территорию, на которой должны были быть распределены шахты, в основном — постройка двух перегонов и двух станций.

Так или иначе эта самая МЧ-2 стала местом моей работы, куда я была принята в качестве помощника начальника по труду, причем в это время рабочих у нас было не больше ста человек. Все приходилось делать заново. Ни партийной, ни комсомольской, ни профсоюзной организаций еще не было, а между тем именно на меня возложена была партией задача двинуть массовую работу. Поэтому сказать, что я была в это время помощником начальника работ по труду, было бы неверно: вопросами труда приходилось заниматься меньше всего и во всяком случае значительно меньше, чем делом сплочения коллектива, производственными совещаниями, партийной работой.

Массовая работа была совершенно не налажена. Так нам пришлось буквально обивать пороги в профсоюзе, чтобы нам помогли создать свой шахтный комитет. Но в апреле месяце 1932 года у нас было уже семь коммунистов, и мы создали партгруппу. Любопытно отметить, что трое из этих коммунистов, принятые в партию уже на метро, еще не имели на руках партбилетов.

Основной опорой массовой работы для нас конечно должна была стать молодежь. Я помню радостный день, когда нам прислали третьего комсомольца и мы имели возможность пойти в райком и на основании устава оформить уже настоящую комсомольскую ячейку. В октябре у нас было уже тридцать комсомольцев, мы были самой крупной ячейкой на метро.

Началось комплектование инженерно-технических сил. Опираясь на комсомольскую ячейку, я получила возможность работать и по основному своему назначению — по труду. Начался подбор людей по общественной линии, создан был партийный комитет Метростроя, что значительно облегчило нам работу.

Первый бой с текучестью рабочей силы начался у нас тогда, когда сезонники в связи с осенними сельскохозяйственными работами потянулись в деревню. Нам пришлось драться буквально за каждого человека. Первое время нас здорово надували: так например, пользуясь тем, что в бригаде бывало несколько однофамильцев Ивановых, рабочие поодиночке приходили за отпусками, уверяя, что из Ивановых уезжает в отпуск только один. В результате же от бригад ничего не оставалось — уезжали все. Мы писали в колхозы об освобождении от полевых работ людей, занятых на нашем важном строительстве; колхозы шли нам в этом отношении навстречу, делали, что могли.

Осенью того же года однако произошел перелом: бригада плотников в погоне за «длинным рублем» ушла от нас вся целиком. Нужно сказать, что в тот период плотники играли решающую роль: они строили жилье, а от жилья зависел успех нашей борьбы с текучестью рабочей силы. Однако тут нам повезло: походили плотники по Москве и вернулись к нам.

— Длинные рубли мы не нашли, — говорят, — а работа здесь нам больше нравится. Жилье у вас чистое, можно сказать, культурное: остаемся.

Заселили наш первый барак в Коробейниковом переулке. Мы и там создали комсомольскую комнату. Всю работу в то время мы проводили в бараках, в которых тогда бывали все, начиная с начальника шахты. Техкружков в то время еще не было.

Я помню нашу первую беседу о метро. Дело было в бывшей церкви. Беседа эта происходила в то время, когда одна из нацменовских бригад лежала в бараках и не выходила на работу, так как вербовщики обещали им сапоги, а они, работая на поверхности, по положению ими не снабжались. Беседа эта велась с проекционным фонарем, причем мы показывали диапозитивы с изображением тоннеля берлинского метро. Мы рассказывали о том, каким будет наш метро, лучший в мире, хотя, по правде сказать, я сама еще не представляла в то время, каким он будет.

Проходка шурфа, которая сейчас кажется пустяком, в то время была целой технической проблемой. Вслед за обсуждением вопроса о шурфе нам на этом же собрании был поставлен в лоб вопрос о сапогах. Нас спросили, почему разные столовые, почему кормят неодинаково. Этот первый бой с обывательской стихией мы выиграли. Я помню, что люди были тогда огорошены нашим откровенным ответом. Мы заявили прямо, что ни молочных рек, ни кисельных берегов здесь нет, сапогов-скороходов тоже, но что обувку, одевку и все снабжение мы добудем. Мы будем завоевывать все эти блага всем коллективом. Тут же мы предупредили, что мы введем четкое разграничение между ударниками и лодырями.

На другой же день мы повели энергичную борьбу за питание. Рядом с нашей конторой была столовая инвалидной кооперации, вернее, коммерческий буфет, в котором, кстати сказать, сохранился еще охотнорядский душок. Мы сначала заставили этот буфет обслуживать метростроевцев, а затем добились передачи буфета Нарпиту. Вокруг борьбы за столовую мы тогда впервые организовали женщин — жен десятников и квалифицированных рабочих. С передачей столовой тресту мы приступили к ее расширению и ремонту, не считаясь ни с чем: среди ночи любого из нас могли вызвать из дому, потому что в столовой лопнула канализационная труба, и приходилось мобилизовать людей, только что окончивших смену, для того чтобы исправить повреждение и дать возможность приготовить обед.

Были у нас артели. Когда накопился некоторый опыт, мы решили разбить артельщину, введя звеньевой учет и звеньевую оплату. Это мероприятие прежде всего вырастило свежие кадры организаторов, потому что по существу звеньевой становился бригадиром в своем звене, и это ликвидировало артельную патриархальность.

Когда в мае 1933 года вся система организации работ на Метрострое была по решению ЦК и МК партии изменена и участки были ликвидированы, я получила возможность перейти на работу в аппарат центрального управления. Но работа в этом аппарате меня не устраивала, я привыкла работать непосредственно с массой. Между тем интерес к технике самого строительства у меня был чрезвычайно велик, и потому после ликвидации должности помощника начальника по труду я пошла работать в шахту непосредственно на производство в качестве сменного техника.

В это время очень остро стоял вопрос о кадрах тоннельщиков. Я командирована была в Кутаис для вербовки квалифицированных тоннельщиков, которые постепенно освобождались с заканчивающегося в это время строительства Рионгэса. Сначала дело с вербовкой шло довольно туго, но в конце концов я нащупала правильную линию. Я доказала тоннельщикам, что в Москве они станут постоянными рабочими, что мысль об окончании строительства не будет у них связана с необходимостью поисков дальнейшей работы. В результате на Рионгэсе мне удалось завербовать 39 тоннельщиков, что по тем временам было для нас целым состоянием.

За время моего отсутствия московские организации сделали для метро очень много. В частности они дали нам квартиры, в которые мы смогли поместить вновь завербованных тоннельных мастеров. Плохо было лишь то, что многим из них пришлось жить в Филях, а эти люди привыкли селиться в нескольких шагах от тоннеля, а иногда еще и иметь тут же свою козу или корову.

Москва огорошила кавказских тоннельщиков. Их поместили в общежитие и дали им несколько свободных дней, чтобы посмотреть Москву и показать ее своим женам. Особенно сильное впечатление на них произвел Большой театр и четверка коней на его фронтоне. На следующий день они уже самостоятельно сели в трамвай и поехали прогуляться.

Слезли на Тверской, видят — кони впереди. Решили: Большой театр, пошли полюбоваться поближе и долго дивились на московские чудеса: вчера было четыре коня, а сегодня целых пять. Как оказалось, они попали к Триумфальной арке.

Квалифицированным семейным рабочим мы давали комнаты. Бывали недоразумения. Рабочие спрашивали: почему в комнаты мы даем только кровати, а не даем ни шкафов, ни столов? И наши ссылки на то, что московские рабочие мебели не получают, их не убеждали. У них не было еще психологии постоянного рабочего, они чувствовали себя сезонниками и не хотели обзаводиться собственной обстановкой. Нам пришлось немало поработать, чтобы воспитать в них психологию постоянного рабочего.

Первая девушка, которая пошла в тоннель, раньше работала у нас машинисткой. Машинистка она была не ахти какая, и когда у нас поднялся вопрос о сокращении штатов, мы ее сократили. Она стала просить, чтобы ее оставили на работе, на производстве. Я направила ее на 8-ю шахту в душкомбинат, но она вместе с другой девушкой вскоре ушла оттуда к каменщикам работать на подносках. Потом эта бывшая машинистка перешла на откачку, и сейчас она является далеко не последней проходчицей.

Я и сейчас все свое время провожу на шахте, дома бываю мало.

Сын мой живет пока у моих родителей, муж — в Ленинграде. Все, что делается на шахте, меня очень интересует, и когда передо мной стоит вопрос, пойти ли к знакомым, в театр или остаться на шахте на собрании или просто поговорить с товарищами, я выбираю шахту.

Я многому научилась на метро, выросла сама и научилась руководить массами так, как учит партия. Я старалась всегда брать пример с крупных партийных работников.

Мне приходилось наблюдать, как работа на метро рождала настоящих героев. Летом при мне произошла просадка мостовой в Охотном ряду, когда образовалась очень большая воронка в результате ливня. Аварию эту быстро ликвидировали, причем надо сказать, что люди работали героически все без исключения. В моей смене был парень. Он знал, что электрический кабель, на который упали доски и куски материала, обнажен. И вот, зная, что малейшая неосторожность, прикосновение к этому кабелю грозит смертью, он несмотря на это, ни минуты не задумываясь, встал на кабель и благополучно раскидал все.