М. И. Суханова, бригадир-проходчик шахты № 10-11

Моего старшего брата расстрелял в 1919 году Колчак. Брат мой командовал большим партизанским отрядом. Вскоре умер и отец. Он был интеллигентом, начальником железной дороги. Оба эти несчастья свалились на нашу семью сразу. Матери пришлось заботиться о девяти ртах. Трое из нас, детей, пошли в детдом. Когда старшая сестра, выйдя замуж, уехала в Москву, она вскоре выписала и меня. До шестнадцати лет я у сестры заведывала домашним хозяйством, потом поступила на фабрику головных уборов «Прогресс», где и проработала модисткой до 1933 года, когда я пошла работать на метро.

В комсомол я вступила в 1930 году, но уже на фабрике стала секретарем комсомольской ячейки. В нашей ячейке был только один парень, остальные-девушки. Парня этого мобилизовали на метро, и я отпросилась вместе с ним.

Попала я в комсомольскую бригаду на пятый участок и стала работать проходчицей с первых же дней. Я была первая проходчица: до этих пор девушки не занимались таким делом. На первых порах конечно было очень трудно, я даже иногда подумывала о том, что вот, мол, поработаю еще день-два и попрошусь на какой-нибудь более легкий участок, потому что быть проходчицей мне казалось не под силу.

Однако я сразу же попала в хорошую обстановку. Ребята меня ободряли и поддерживали, в особенности бригадир и звеньевой. Недели через две я чувствовала себя уже хорошо, усталость прошла, не болели руки. Работу я делала самую разнообразную: нагружала вагонетки, имела дело и с лопатой, работала отбойным молотком, помогала ребятам ставить рамы, крепления, лес приготовлять, приходилось иметь дело и с пилой. Надо сказать, что до этих пор физическим трудом я не занималась никогда.

Вскоре я заболела и слегла в больницу. Когда я выздоровела, комсомольская ячейка не допустила меня на проходку и направила в механический цех. Здесь я проработала три недели и подала заявление о том, чтобы меня вернули обратно на проходку: стало уже тянуть под землю.

Ребята очень обрадовались, когда снова встретили меня в шахте. Я их всех очень хорошо знала еще по районному военно-учебному пункту.

С проходки я в качестве лучшей ударницы была отправлена на отделочную работу в тоннель, на железобетонную рубашку, звеньевым. Я была первой девушкой, работающей на шахте звеньевым. У меня в звене было четверо мужчин и две девушки. Ребята попались очень хорошие, и ребята и девушки одинаково подчинялись моим распоряжениям. И обстановка была очень хорошая: ребята при мне никогда не ругались, так что, когда мне издали приходилось слышать ругань, я уже заранее знала, что это не рабочие моей смены.

Мне пришлось два раза быть под током. Когда я на пятом участке работала проходчицей, я однажды по неосторожности схватилась рукой за трубу, а за трубой был оголен провод. Током меня отбросило, я упала и сильно ушиблась головой о бетон. Ничего особенного не случилось, однако без сознания я пролежала минут пять. Как только пришла в сознание, снова встала на работу. Второй такой же случай у меня произошёл с электропечкой. Тут я тоже отделалась пустяками.

Опасности работы на метро больше тревожили моего мужа, чем меня. Он — беспартийный инженер, работает в НКПС, активный общественник и спортсмен. Когда я заболела и слегла в больницу, он меня не хотел снова пускать на работу, боялся — за мое здоровье. Тут произошел даже небольшой конфликт.

Когда у нас 19 июля 1934 года была авария, я кончила работу в половине седьмого утра, и меня в это время на шахте уже не было. Об этой аварии я узнала из рассказов, потому что в первый день нас на шахту не пустили вовсе. Только на второй день разрешили откачать воду. Мужу об аварии я конечно и не заикнулась — стоило ли напрасно его беспокоить?

В конце 1933 года 10-я шахта очутилась в прорыве, и нашу бригаду послали туда помочь. Прорыв произошел из-за недостатка транспорта. Порода не вывозилась. Работать было трудно. На протяжении 10 метров приходилось перекидывать породу, чтобы сбиться с 12-й шахтой. Навстречу нам шла знаменитая в то время комсомольская бригада Краевского. И все-таки наша бригада взяла верх. Бригада наша состояла из здоровых ребят, вместо 1,3 метра по заданию мы нагоняли до 4,3 метра в сутки. Бывало, приходишь сменять ребят, а они не хотят уходить — так увлекались работой. Один паренек, помню, и вовсе не уходил из шахты: прикурнет в конторке и снова, глядишь, бегает по забою. В результате должны были мы сбиться 25-го, а сбились 23-го, на два дня раньше срока. Условия и у нас и у них были одинаково скверные: им мешала вода, нам — порода.

В трудные дни не раз видала я на шахте тов. Кагановича. Он знает даже, как меня зовут. Был как-то на 12-й шахте субботник, на который приехали товарищи Каганович, Хрущев, Лукьянов и др. Бригадир беседовал с ними и особенно хорошо сказал обо мне. Получилось в общем, что едва ли не благодаря мне мы перекрыли сроки по сбойке шахт. Тут же меня вместе с товарищами Кагановичем и Хрущевым сфотографировали.

— Трудно ли работать? Какие у вас неполадки? — спросил меня Л. М. Каганович.

А то как-то встретил меня и кричит на ходу:

— Маруся, как дела?

— Ничего, — говорю, — Лазарь Моисеевич, хорошо, ждем лучше.

Трудно даже сказать точно, чем я занята в шахте до смены, но во всяком случае разных дел у меня по горло. Я даже организовала на своей шахте агитбригаду. У нас была группа в десять-одиннадцать человек. Мы готовили художественный рапорт, скетчи, некоторые ребята читали свои стихотворения.

Бригада вначале была хорошо сколочена. Первое наше выступление было в Экспериментальном театре в дни октябрьских торжеств. Мы давали художественный рапорт, и по сравнению с другими шахтами наша бригада пользовалась большим успехом. Потом выступали в бараках, устраивали массовые танцы, игры.

Говорить о себе, хорошо ли я работаю, я не могу, но во всяком случае обо мне немало писали в газетах как о лучшей ударнице.