С. Н. Савельев, инженер участка шахты № 10

Я еще мечтал в детстве попасть на паровоз. Шестнадцатилетним мальчишкой я устроился паровозным кочегаром в дальней Сибири. Ездил три года. Воспоминания об этой работе у меня очень хорошие.

В 1925 году меня командировали на учебу в Томский институт. Кончил институт по рудничному отделению. Практику я проходил на Рыковском руднике.

Условия работы там были исключительно тяжелые. Во время бурения перфораторами из-под бура идет сернистый газ. В одном из колодцев я однажды чуть не погиб. Потеряв сознание, я упал и конечно задохся бы, если бы проходчик случайно не натолкнулся на меня. В результате сильного отравления газом я два месяца говорил шопотом.

В Сарачинском районе (подле Минусинска), где я после окончания института работал по золотодобыче инженером, всю зиму свирепствуют бураны. Снежные лавины скатываются с гор с огромной силой, сметая все на своем пути. Заводской пейзаж там поэтому очень унылый: все здания стараются врезать глубоко в землю, их почти не видишь.

В этом районе пришлось мне проработать три года. На работе мне очень везло. Прииски были мало разведанными. До моего приезда рудник выполнял программу настолько плохо, что его хотели консервировать. Но потом мы случайно наткнулись на очень богатый забой, и добыча увеличилась в два раза. Я стал энтузиастом нового забоя, и мне работалось веселее.

Хорошо ознакомившись с геологией района, я стал значительно увеличивать выработку. Правда, я очень рисковал в своих поисках, но этот риск оправдывался: из двадцати случаев в семи мы натыкались на богатые золотоносные жилы. Расходы окупались.

На работе меня хорошо ценили, я даже был назначен заместителем главного инженера. Только я все смотрел в сторону. Уж очень далеко, да и климат паршивый.

Получив первый отпуск, я поехал на Кавказ. Попутно был в Москве и зашел в управление метро. Мне пришлось скрыть, что я до этого работал на золотых приисках (золотоискатели у нас на особом учете). На работу меня приняли. Но когда инженер Гертнер заглянул в мой трудовой список, замахал на меня, как на зачумленного.

— Вас брать нельзя, — решительно заявил он.

Я пошел к другому инженеру. Начальником по кадрам у него была тов. Каменецкая, которая между прочим сейчас работает у меня. По моему впечатлению она тоже решила от меня отделаться. Но мне было все равно, кем работать на метро, — хотя бы даже слесарем.

— Какую же работу вам дать? — спрашивает Каменецкая.— Сменного техника?

— Согласен.

— Но квартир у нас нет.

— Я квартиру не прошу.

— Жалованье у нас маленькое.

— Согласен на любое.

Не сумела отделаться от меня тов. Каменецкая. Попал я в технический отдел, посидел там месяц, потом перевели меня на должность инженера. Прошел еще месяц, и тут я почувствовал, что без квартиры в Москве действительно жить нельзя. Пришлось опять пойти на поклон к тов. Каменецкой. Смилостивилась на этот раз и устроила в одной комнате со сменным мастером. Имущества у меня не было никакого. На ночь мне приходилось снимать с петель дверь, класть на две табуретки и спать, завернувшись в свой дождевик. Все шло хорошо, пока не приехала к моему компаньону жена. Я опять стал просить отдельную комнату. Наконец мне ее дали.

Первое время мне пришлось работать проектировщиком. Признаюсь, работаю я с четырнадцати лет, и первый раз в жизни пришлось мне греть стулья в техническом отделе — терпеть не могу канцелярии. Я проектировал копры и эстакады. Только с мнением моим в то время никто не считался. Сидел я на канцелярских задворках и ловил мух.

Наконец меня отправили в шахту. Я был назначен начальником участка. Работа на участке шла исключительно слабо. Одни начальники занимались заготовкой щебня, другие где-то грузили баржи, а на мою долю выпало устанавливать котлы для обогревания изготовленного бетона. Пришлось еще их разыскивать.

Шестой участок на протяжении 116 метров мы закончили довольно быстро — в четыре месяца. Как раз в это время на 10-й шахте случился пожар.

Когда я пришел в тот день на работу, я сразу вспомнил Рыковский рудник: мне ударил в нос сильный запах газа. Первый день мы ходили без масок и никак не могли толком установить, что собственно горит. Анализы показали, что горит битум где-то на первом участке. Газы начали приливать так, что без маски было трудно ходить.

Работы на шахте были приостановлены. Полтораста дежурных рабочих сидели в раздевалке и ждали. Как раз в это время у нас шли работы по креплению деревом, и надо было зорко следить, чтобы крепления не обрушились. Все кругом нервничали. Наконец удалось установить, что горит на 10-й шахте, в кессонном участке. Решили выпустить воздух, после чего действительно горение газа за обделкой ослабло и дым поредел. Можно было продолжать работу.

В это время мне поручили установку насоса для подачи цементного раствора за обделку. Было ясно, что горели изоляция и дерево за бетоном; бетон разрушился в местах, где происходило горение. Насос пришлось установить в кессоне. Работа была трудная, газы захватывали дыхание. Когда насос был установлен и в пробуренные отверстия пустили цементный раствор, пожар начал глохнуть. В течение суток все пустоты были заполнены цементом.

Нужно отметить поведение наших инженерно-технических работников во время этого пожара. В течение трех-четырех дней они работали самым усиленным образом, уходя с шахты лишь на несколько часов. Рабочих в опасные места не пускали, чтобы не было больших отравлений.

Вскоре после этого случая мы приступили к вестибюлю. Сначала вестибюльным делом занимался я один. Мы рассматривали проекты и никак не могли решить вопроса, как разрабатывать вестибюль. Я был сторонником того, чтобы закрыть движение по Охотному ряду и работать открытым способом.

Лазарь Моисеевич возражал против закрытия Охотного ряда. Он указывал на то, что Охотный ряд, лежащий на центральной городской артерии, является важным пропускным пунктом для всего городского движения. Тем более, что здесь происходило усиленными темпами строительство самой большой в городе гостиницы Моссовета и по другую сторону — здания комитетов СТО. Оба здания стояли в лесах, к ним ежеминутно подкатывали грузовики.

Не принять этих доводов было нельзя. Приходилось пересоставлять наши проекты. Принесу я их к тов. Боброву, только начну рассказывать — Бобров гонит меня из кабинета. Ни один из проектов не удовлетворял условиям.

Как-то на техническом совещании я слышал рассказ одного из наших руководителей о постройке американских мостов без свай: укладываются металлические балки на землю, а потом снизу подводятся колонны. Был принят способ перекрытия такими мостами всего Охотного ряда. По предложению Московского комитета партии мы должны были проделать эту работу в самый короткий срок, чтобы не стеснять движения.

На решающем совещании мне предложили установить этот мост площадью в 625 квадратных метров в течение трех суток. Я стоял ошеломленный: по моим расчетам при самых хороших темпах работа должна была занять три недели. Но спорить не приходилось.

В убийственном состоянии возвращался я с этого совещания. Захожу к главному инженеру подземных сооружений Агафонову (он не давал мне разрешения на постройку моста из-за отсутствия соответствующих чертежей) и говорю:

— Предупреждаю, что сегодня ночью мы будем разрывать Охотный ряд.

Агафонов встретил меня сурово.

— Ах, так? — говорит. — Мне приходится пожелать вам спокойной ночи. Где вы были раньше?

— Спасибо, — говорю, — за пожелание, но только я еще раз повторяю, что сегодня в двенадцать часов ночи мы начинаем разрывать Охотный ряд.

На этом и расстались.

Пришлось мне занять на этой работе всех своих рабочих. До двух часов ночи мы пропускали ночные трамваи, а к четырем утра уже начинали свертывать работы, чтобы пропустить утренние трамваи. Рабочие работали с огромным энтузиазмом и небывалым напряжением. Работали бешено, все вертелось перед глазами. В этой спешке тем не менее организованность всех смен и звеньев стояла на большой высоте. Я совсем не спал двое суток. Фонари, казалось мне, окружены были разноцветными дугами, в ушах гудело, кружилась голова.

Тем не менее на третьи сутки, как нам было указано, мы подвели мост под всю трамвайную линию, не остановив движения по Охотному ряду.

После этого мне пришлось построить мост над наклонным ходом. Срок был дан двадцать четыре часа. Площадь моста — 150 квадратных метров.

Не раз тогда ко мне подходил тов. Абакумов:

— Ну что, кончишь мост, не обманешь?

— Кончу, — говорю.

Вижу: у него явственные сомнения.

— Нет, — говорит, — не даю разрешения.

Походит он вокруг меня и опять спрашивает:

— Неужто кончишь?

— Кончу.

Опять подходит:

— В сутки?

— В сутки.

— Ну, ладно, делайте…

Правда, этот мост мы оборудовали не в двадцать четыре часа, а в тридцать. Но мост был сделан чрезвычайно устойчиво.

Такие работы и в такие сроки никогда еще не производились.

Работа была чрезвычайно опасная. Мы подкапывались под трамвайные пути. Вибрация почвы была огромная. Малейшая неточность в исполнении — и мост наш мог сесть враскорячку.

Как-то вечером, возвращаясь через этот мост домой в автобусе, я невольно думал о том, как бы мне с моим автобусом не… провалиться.

Но мы быстро прошли опасные стадии работы. Через несколько дней по этому мосту полным ходом прошли на Красную площадь тяжелые танки. Мост отлично выстоял.

За эту работу я получил значок им. Л. М. Кагановича.