И. Г. Здоровихин, бригадир-бетонщик шахты № 15

Желая посмотреть 15-ю шахту, куда меня должны были направить, я пошел на нее. Прихожу и вижу: хаос, грязь ужасная, двор маленький, шум, подходящих помещений нет, комитета комсомола не найдешь.

До метро я учился на вечерних курсах МИИТа, куда попал как десятитысячник. Мы только что начали заниматься. Прихожу я как-то в партийный комитет, а секретарь мне говорит:

— Мобилизуем комсомольцев на метро…

— Давай, мобилизуй меня, — сказал я ему.

— А ты пойдешь?

— Да что же, — ответил я, — хоть и учусь, а пойду.

Пошли мы в райком, там меня проверяли со всех сторон, были и политический отбор и медицинская комиссия. Так меня и мобилизовали.

Первые шесть дней на метро я провел на лесном складе. Утром работал, а вечером шел учиться. Секретарь парткома вызвал меня и сообщил:

— Как только спецовки придут, ты должен итти в шахту. Но спецовки все не приходили, и я продолжал учиться. Наконец они пришли. Тогда меня вызвал к себе секретарь комсомольской ячейки, дал мне спецовку, подумал, снял с себя сапоги, отдал мне их и говорит:

— Ну, Здоровихин, лезь в шахту, да смотри, береги сапоги, других не получишь!

В первый день меня поставили чистить канал. Вода шла из-под известняков, и в забое было много воды, порода все время падала сверху. Канаву между прочим чистить было нечем. По очистке канавы работала комсомолка с фабрики-кухни, тоже мобилизованная. Техник сказал мне:

— Вот тебе руковод, она тебя научит.

Учеба была нехитрая. Там был деревянный желобок, и, чтобы очищать его, приходилось лезть внутрь руками. Комсомолка работает, как герой, и мне неудобно стоять без дела: берешь и руками, вынимаешь и кладешь в вагоны для породы.

Работа эта не понравилась. Комсомолка была очень жизнерадостной девушкой и все время уговаривала меня остаться. Условия работы тогда были очень скверные. Только, бывало, вылезешь из ствола, как тебя уже прижимают в угол — снимать сапоги и спецовку — да приговаривают:

— Завтра сам у кого-нибудь снимешь!

Я все время просился в другое звено, и меня наконец перевели. Встретился я там с одним комсомольцем с 29-й шахты. Он стал меня уговаривать, чтобы я не уходил с метро, если даже и буду иметь возможность вернуться к учебе.

— Останься, — говорил он, — будем делать большие дела!

Взяли меня в звено по проходке второй верхней штольни. Звеньевой хоть и был сам молодым парнем, но уже имел опыт подземной работы в Донбассе. Тут дело показалось мне интересным, и я стал уже стараться изо всех сил. Сначала у нас работал компрессор, потом наступили холода, и рубашка замерзла. Породу приходилось брать кувалдой, ломом, кайлом или лопатой. У нас были очень крепкие известняки. Мы находились на глубине 48 метров. Известняки у нас были настолько крепкие, что, бывало, бьешь по маленькому камню, огонь летит, разбивается шляпка, а известняк не поддается.

Звено наше в смену с большой натугой давало 8 сантиметров проходки, а задание было-25 сантиметров. Когда нам дали отбойный молоток, мы по известнякам стали давать до 80 сантиметров за смену и в общем в ноябре и декабре выполнили план на 111%, но мне лично до молотка пришлось поучиться месяца два с половиной.

Потом появился перфоратор. Это бурильный молоток, работающий сжатым воздухом. В нем так же, как и в паровой машине, — маленький цилиндр, перекрытый золотником. В перфоратор вставляются буры разной длины. Звено наше было очень дружным. Мы закрепили за собой лучшие буры, лучший молоток, лучший перфоратор. Бывало, как только кончим работу, протрем сразу же молоток и спрячем, чтобы притти в следующую смену и найти его исправным. Другим звеньям приходилось искать инструмент и тратить на это лишнее время, а у нас все было готово во-время.

К этому времени мне пришлось окончательно бросить учебу, и я решил, что раз учиться уже не придется, то работать во всяком случае придется как следует. По-настоящему интересоваться работой я стал после того, как создал себе авторитет, когда стали говорить обо мне как о грамотном работнике.

Бывало например, техник ставит раму, а я вижу, что для того, чтобы ее укрепить, необходимо дать ей определенный наклон внутрь, и поправляю его. В общем получилось так, что я хотя и не имел технического образования, но практиком стал хорошим.

Когда встал вопрос о бетонировке и разработке калотт, меня перевели к старому горняку, — мы звали его дядей Митей. Он научил меня ухватке в породе. Был он очень силен физически, но много пил. Тем не менее если мы, скажем, поднимали одно бревно, то он один поднимал три.

У нас подобралось хорошее звено, и нас поставили первыми кружалить калотту. Любопытно отметить, что если вначале мы тратили в среднем триста трудодней на разработку каждой калотты, то под конец мы разрабатывали калотту уже одним звеном в смену.

С кружалами мы мучились основательно. Никто не знал, как их ставить. Мы додумались до собственной системы, которая хотя и обеспечивала качество, но зато требовала много лишних сложных расчетов. После кружаления мы перешли на бетон. Первую вагонетку в 15-й шахте положила смена Абрамова. Как раз в этой смене собрались рабочие, работавшие с самого начала; они и пути очищали, они же и привезли первую вагонетку и свалили ее в угол. У нас разгорелись страсти, нам хотелось положить быстрее, но пришлось два часа ждать бетона. В то время задание было — 3 кубических метра бетона на смену, а сейчас дают 10 кубических метров на звено. Вот как мы росли.

Помню был такой случай: начало затоплять шахту, свет погас. У нас получился в шахте наклон к стволу, и у ствола люди прыгали на вагонетки. Было жутко. Потом зажегся свет: вода была по грудь, и прибывала все время. Но у нас имелись очень мощные насосы, которые выкачивают по 60 кубометров воды в минуту, и потому, как только зажегся свет, всю эту воду быстро выкачали.

Когда я перешел на бетон, у меня был уже определенный авторитет в массах,— это было в феврале 1934 года, меня выбрали тогда секретарем цеховой ячейки. Мы организовали комсомольское звено по бутовой кладке, но сначала это дело не шло, потому что ни я, ни другие в нашем звене никогда не были кладчиками и нормы не выполняли. Бывало, каждый камешек вертишь-вертишь, положишь его, как тебе кажется лучше, а он снова вертится.

Когда начали класть штроссу — это боковая выработка стены, — мы начали развивать темпы. Тут уже организовалось много звеньев, началось соцсоревнование. Помню, если дадут задание в 6 кубических метров, соседи наши кладут 12, мы кладем 15. Затем приходил техперсонал и начинал проверять качество. В этот период, в особенности под влиянием выступления тов. Кагановича, началась настоящая борьба за качество. Так например на шахтах № 7 и 8 возникла общественная инспекция.

Одновременно у нас начала развертываться техучеба, и я сдал по бетону на «отлично», по проходке — на «хорошо». В нарте мы выполнили программу на 127 %, в апреле — на 121 %, и к маю все наше звено было премировано почетной грамотой. Вскоре мое звено было расформировано, и я стал бригадиром железобетонной кладки. Мы достигли рекордной цифры по кладке бетона: 27 сентября мы положили с подкладкой от ствола 65 вагонов, или 24,7 кубических метра.

Сейчас организация работ становится все лучше, но в первое время было очень плохо; создавалось впечатление, что люди не двигаются, а копошатся. Сейчас шахты уже другие, там есть где развернуться, а раньше — представьте себе: ствол и два квершлака, тут рельсы разгружают, тут же канаву чистят, тут породу возят. Люди толкутся и мешают друг другу.

Сейчас, когда входишь в шахту, не верится, что было раньше. Вот каких успехов мы добились!