Вставай, страна огромная…
Мир — добродетель цивилизации, война — ее преступление.
В. Гюго
1
Я в больнице в Подмосковье. Язва двенадцатиперстной кишки. Очень тяжко. Врачи решили сделать блокаду: молодая, выдержит. Десять дней температура — 39-40║. Безо всякой еды, только уколы и чуть-чуть клюквенного морса, а часто просто смачивают водой губы. Но вот стало легче. Койка у окна. Теплый ветерок и солнышко согревают душу. Начала ходить. Перед выпиской последний обход врача. Григорий Петрович Лукин собирается уже подписать заключение о выписке и говорит:
— Ну проверим за компанию, как ведет себя печенка. Он запускает свои длинные пальцы в правое подреберье, и я вскрикиваю от нестерпимой боли.
— Что такое? Почему ты пищишь, Татьяна?.. У тебя аппендицит, удали его к чертям. К чему оставлять?
Пришли проконсультировать еще два врача, один из которых замечает: «К чему операция, ведь приступа ни одного не было. Не следует». И они ушли.
Григорий Петрович вопросительно смотрит на меня.
— Ну как?
— Как вы скажете, так я и поступлю.
— Так вот тебе направление, и сегодня же к хирургу в больницу — здесь ведь у нас не оперируют.
Поехала в хирургическое отделение больницы. Как всегда, душ, больничная пижама в синюю, желтую и красную полосочку и больничная койка. В палате еще одна женщина. Познакомиться не успели, вошла сестра и предупредила, что скоро обход. Будет смотреть сам Спасокукоцкий — он профессор, академик.
Уже позднее, читая после войны Юрия Германа, я узнала подробнее об этом замечательном враче и о том, как много сделал он для советской медицины. Сегодня Спасокукоцкий консультирует больных, и мне повезло.
В палату входит несколько человек в белых халатах, среди них — худенький, небольшого роста пожилой врач. Это и есть Спасокукоцкий. Он осмотрел соседку: «Можно выписывать… а это что за атлет? Откуда у нас такие молодые больные?»-весело спрашивает он, начиная осмотр. Он близко наклоняется, и я вижу добрые лучики у его глаз. Поднимаю пижамную куртку, и лицо профессора сразу меняется. Становится суровым.
— Это что за пятна? Кто осматривал больную на приеме? — Мне кажется, что он обращается ко мне, что я в чем-то виновата. Поднимаю голову и смотрю на свой живот. Действительно, какие-то расплывчатые пятна.
— У меня их не было, — говорю я растерянно.
Профессор не обращает на меня никакого внимания и сердито бросает: «Подготовить срочно к операции». Он выходит. Вслед за ним удаляются все врачи. Мне становится тревожно: никаких анализов и так сразу «операция». Вошла сестра, молча сделала несколько уколов. Привезли «телегу», положили меня на нее и повезли… Все мгновенно.
Казалось бы, простая операция, а длилась она полтора часа. Николай Семенович говорил мне потом:
— Жить тебе, Татьяна, оставалось всего-навсего часа полтора — два, если бы не операция, конечно. Это были уже трупные пятна, начиналось заражение крови. А теперь на память об этом останется у тебя небольшой шовчик.
…Я в палате одна. Соседка уже дома, наверное. На боку лед, отходит наркоз, и приходит боль. Тяну наушники. Хорошо бы услышать сейчас хорошую песню, воскресенье все-таки… Осторожно, чтобы не потревожить больное место, двигаю руками, прилаживая радиотехнику. Слышу какой-то шорох в эфире… и вдруг самое страшное — началась война…
Так она началась для меня.
Корпуса больницы, где я лежала, располагались в парке, близ Можайского шоссе. Лежишь в палате ночью, не спишь — какой тут сон, когда страна воюет, а ты лежишь, как колода, и над тобой, в твоем московском небе идут с противным воем, каким-то придыханием моторов фашистские бомбовозы. Они уже сбрасывали бомбы на Москву. Полуразрушен театр Вахтангова, разбит памятник Тимирязеву у Никитских ворот, горел завод «Каучук». Как там мой Метрострой? Неужели прекратится строительство?
И вот я на ногах. Просилась на фронт — отказали. Теперь работа и работа… Где? «В Москве, конечно. Мы теперь прифронтовой город. Каждый человек на учете!» Работаем под вой сирен и свист авиабомб.
В первые же дни войны более 50 тысяч комсомольцев подали заявление, чтобы их послали на фронт. Как и в далекие героические 20-е годы, на многих райкомах комсомола появились надписи: «Райком закрыт — все ушли на фронт».
Центральный Комитет комсомола в июне 1941 года получил задание от коммунистов — в недельный срок подобрать комсомольцев на строительство оборонных сооружений. Через пять дней стотысячная комсомольская гвардия отправилась строить доты, дзоты, противотанковые надолбы и рвы под столицей. В короткое время горком создал полк противовоздушной обороны — пять тысяч человек стали воинами-добровольцами, охраняющими небо над Москвой. Как пригодились многим юношам и девушкам знания, полученные в кружках Осоавиахима! А как здорово могли многие из них стрелять, летать на самолете, плавать, метать гранату! Этот суровый урок надо знать и сегодняшней молодежи и готовить себя к защите Родины в кружках ДОСААФ.
Можно ли забыть, как провожала Москва эшелоны с детьми — сколько было слез — слез горя и надежд! Но от трагического до смешного всегда один шаг. Было и такое: зоопарк эвакуировал зверей. Размещали животных в клетках — побольше или поменьше. А как быть со слонами? Их эвакуируют на Север, да еще зимой. Могут погибнуть. Шьют слонам попоны и чуни (помните детские стихи: «Дали туфельку слону — взял он туфельку одну и сказал: нужны пошире, да не две, а все четыре»). Вот так отправились в дальнее путешествие обитатели зоопарка.
…Мы своими глазами видели израненную Москву.
Однажды поздно вечером я забежала домой, поднялась к себе на восьмой этаж. В этот момент — тревога. Схватила рукавицы (для сбрасывания зажигалок) и бегом на крышу дома № 14 по ул. Чкалова. Дом наш огромный, П-образный, но везде на крыше после объявления тревоги появились дежурные патрули. Жуткой была эта ночь. В небе слышен гул немецкого самолета (все москвичи отличали его по звуку мотора). Обычно они шли волнами, но прорывались в Москву только одиночки. В районе Курского вокзала недалеко от нас «он» сбросил множество зажигалок и осветительных ракет. В черное небо взвилось несколько мощных прожекторов. Вот они схватили в перекрестье маленькую точку — да, это он, бомбардировщик с черной свастикой. Прожектора «повели» его. В тревожное небо летят трассирующие пули. Где-то в районе Красной Пресни мы увидели сначала яркое пламя, а потом огромные столбы серого дыма — оказывается, там загорелся склад резины…
Застучали по крышам зажигалки, их сбрасывают и гасят не только взрослые, но и дети. Я не одна на своем участке крыши. Из чердачного окна вылезает и тянет за собою пожарный рукав наш знаменитый современник — скрипач Давид Ойстрах.
…Вдруг наш могучий дом сильно качнуло. Мы упали и покатились… Как удержались на крыше — не знаю, чудом наверное. Позже мы узнали, что на улице Чаплыгина в дом попала бомба и от взрывной волны в нашем и других близко расположенных зданиях вылетели все стекла. Не обошлось и без человеческих жертв…
А разве забудешь такое?.. Иду по улице Горького. В воздухе страшный свист, вой. Кто-то кричит: «Ложись!» Где кого застала эта секунда — прильнули к асфальту. Около Центрального телеграфа упала бомба. Примчались машины «скорой помощи» — грузовики с высокими бортами. Легковой «газик», расплющенный вместе с пассажирами, подняли краном — спасать было некого.
Бомба попала в здание горкома партии, отбила угол здания. Взрывной волной выбило стекла в здании ЦК. В этот день там погиб писатель-коммунист Александр Афиногенов.
Мощный голос Юрия Левитана в ту пору, как набат, по нескольку раз в день оповещал: «Граждане! В городе объявлена воздушная тревога».
Позднее противовоздушные части Западного фронта так надежно прикрывали столицу, что фашисты не решались летать. Мне на всю жизнь запомнилась Москва в ранние утренние часы жаркого июля, когда в небе над нею в лучах солнца алели неуклюжие, как слоны, аэростаты воздушного заграждения. Днем они отдыхали на земле и возле них дежурили строгие девушки в военной форме. И сейчас еще на Суворовском и Тверском бульварах столицы сохранились добротные землянки, в которых жили наши защитники.
Каждый новый день начинался «Священной войной» Александрова… Она — священная война советского народа шла по нашей стране в нарастающем гуле танковых и авиационных громад, в жестоком и страшном разрыве артиллерийских снарядов.
Как-то мы с генералом Николаем Семеновичем Шпиговым (из кремлевской комендатуры) на рассвете поднялись на Кремлевскую стену. Облокотившись на зубцы, вглядывались в тихое, спокойное предрассветное утро… а рядом был враг. Совсем близко от Москвы. Отсюда, со стены, где мы стояли, хорошо просматривается улица Горького. Она пустынна и строга. Генерал мурлычет под нос песню: «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…» Потом смущенно оглядывается на меня, тяжело вздыхает, спрашивает:
— Не знаешь, чьи это слова?..
— Поэта Сергея Алымова.
— Хорошая песня.
Не хочется уходить отсюда, с такой прочной, надежной Кремлевской стены. Но надо. Зовут дела и заботы нового военного дня.
Мы еще не знали, вернее, я не знала, что в силу уже вступил приказ Гитлера, разрешающий начать операцию «Тайфун» против Москвы и москвичей. Этой директивой за порядковым номером 35 наша столица и все мы, наши дома, Кремль, дворцы и картинные галереи обрекались на уничтожение. В ней говорилось: «Чтобы ни один русский солдат, ни один житель, будь то мужчина, женщина или ребенок, не мог ее покинуть. Всякую попытку выхода подавлять силой».
Не правда ли, как порой самые простые слова, которые мы произносим ежедневно (кроме слова «подавлять») могут быть наполнены жутким, зловещим смыслом. Как, оказывается, нетрудно приказать стереть с лица земли то, что создавалось на протяжении восьми веков.
Вот с каким необузданным в своей озверелости врагом пришлось встретиться советскому народу и помериться силами.
Николай Семенович, прощаясь со мной, раздумчиво говорит:
— Война страшная, жестокая, но мы обязательно ее выиграем. Опять наладится жизнь… мы немножечко постареем и будем писать мемуары. Расскажем о страшных днях войны, но сумеем ли рассказать так, чтобы новое поколение вместе с нами мысленно пережило этот ужас не из-за сочувствия к нам, а для того, чтобы всей жизнью своей беречь мир, беречь завоевания Советской власти.
2
…Москва военных лет… Закамуфлированные здания и площади, на сером асфальте которых художниками нарисованы крыши домов с печными трубами. Под этим московским асфальтом в тоннелях метро шла своя жизнь, организованная, четкая, как до войны. В первые месяцы, когда гитлеровцы пытались нанести урон столице воздушными налетами, Метрополитен стал огромным ночным убежищем. Появились в тоннелях деревянные настилы и двухъярусные нары, устроены санитарные узлы, установлены дополнительные насосы, в эскалаторных недостроенных тоннелях построены лестницы, сооружены добавочные вентиляционные установки. Все эти переоборудованные тоннели и залы пригодились тем москвичам, в домах которых не было бомбоубежищ… во время бомбежек матери с детьми (они были главными «жильцами») чувствовали себя в просторных тоннелях и залах станций глубокого заложения в полной безопасности.
Уже весной 1942 года массовые вражеские налеты на столицу прекратились и отпала необходимость в использовании тоннелей метро под бомбоубежища. Работа под землей возобновилась. Она велась не в таком масштабе, как до войны, но проходческие бригады шли двумя радиусами уже третьей очереди. Маршрут одного — от площади Свердлова до «Автозаводской», другого — от Курского вокзала до «Измайловской».
Я была в военные годы членом пленума горкома партии и сама видела, с какой стойкостью, самоотверженностью трудились коммунисты всех рангов — от мала до велика. Во главе московской партийной организации стояли верные сыны Коммунистической партии А. С. Щербаков, Г. М. Попов. Моссовет возглавлял В. И. Пронин, военкомом был И. А. Артемьев. Секретарем горкома комсомола — А. М. Негов. Каждый из них обладал организаторским талантом, пользовался доверием и поддержкой коммунистов.
Заседания партийных пленумов велись по-армейски скупо и собранно. На них докладывалось, что мобилизация трудящихся столицы на строительство оборонительных сооружений прошла в сжатые сроки, закончено формирование дивизий народного ополчения, истребительных батальонов и партизанских отрядов. Говорилось о создании госпиталей, помощи раненым, сиротам, вдовам, инвалидам. Было решено перевести все предприятия и учреждения на 11-часовой рабочий день и поставить вопрос об организации общественных столовых. Эвакуация крупных промышленных предприятий на Восток прошла четко и быстро, а на их базе организовано производство вооружения. Городской партийный комитет провел эвакуацию населения — главным образом женщин и детей — в глубь страны; занимался формированием сильной московской противовоздушной обороны; мобилизацией работников сельского хозяйства Московской области на увеличение производства сельскохозяйственной продукции; по указанию пленума, партийные организации занимались сбором средств на постройку танков, самолетов.
В самой Москве было создано три оборонительных рубежа: первый — по Окружной железной дороге; второй — по Большому Садовому кольцу; третий — по кольцу «А».
В конце сентября фашисты предприняли первое наступление на Москву. Утром 13 октября был созван партийный актив города. Доклад сделал Александр Сергеевич Щербаков. Решение: «Ни шагу назад! Все на защиту Москвы!»
Я присутствовала на этом суровом и до предела коротком заседании партийного актива. Ныне многих товарищей — самоотверженных коммунистов — нет в живых, а с кем встречаемся, открыто смотрим в глаза друг другу и знаем, какой мерой нашего общего труда измерена жизнь того сурового времени. Были ли случаи трусости, дезертирства? Да, к сожалению, случаи такие были, но это, как говорится, «издержки производства».
Когда началось строительство оборонительных сооружений на ближних подступах к Москве, меня назначили уполномоченным МГК ВКП(б) на одном из участков строительства. Среди строителей преобладали женщины. В суровое военное время женщины в тылу были главной силой.
Окопы, огромные противотанковые рвы, дзоты, доты, надолбы сооружали женщины… Кто и сколько работал в дни войны, знают все те, кто делал дело. Никаких смен, никаких выходных. «Перекур», чтобы поесть супа с куском хлеба, и здесь же, накоротке, прижавшись друг к другу, подремать. Чуть-чуть прикорнул и опять на ногах, опять работа, а над головой вражеские самолеты.
Работали на оборонительном строительстве в Подмосковье и войска Резервного фронта. Они построили огромное количество сооружений различного назначения. Советские войска использовали их, сдерживая рвавшихся к Москве фашистов.
…Фронт был близко. Москва стала прифронтовым арсеналом. Производство вооружения, боеприпасов, снарядов было переведено на поток. И автозавод, где директором был И. А. Лихачев, и другие заводы, даже самые небольшие артели готовили оружие для разгрома врага. Завод «Компрессор» первым выпустил ставшие знаменитыми на весь мир «катюши». Трудно в те времена было в Москве с топливом. Угля нет. Донбасс и Подмосковный угольный бассейны в руках врага. В небольшом количестве уголь поступал с Востока. Зато как помогали москвичам в поставке дров такие области, как Калининская, Ярославская, Костромская, Вологодская, Архангельская. Тяжело было и с электроэнергией, и с продовольствием. Но люди выстояли, победили.
Вдумайтесь только — мог бы кто-либо один, даже самый гениальный, провернуть такое! Нет, не мог. Это под силу только Коммунистической партии. Хорошо сказал об этом Маяковский:
Партия —
спинной хребет рабочего класса…
…Мозг класса,
дело класса,
сила класса,
слава класса — вот что такое партия.
Величайшим самоотверженным трудом москвичи под руководством Коммунистической партии заслужили право именовать Москву «Город-герой». 890 моих земляков удостоены звания Героя Советского Союза. 300 тысяч награждены орденами и медалями. Более миллиона получили право носить драгоценную медаль «За оборону Москвы».
Героическая московская комсомолия была награждена орденом Красного Знамени.
Много сооружений по специальному заказу Государственного комитета обороны возвели метростроевцы. И как символ того героического времени хранит наш коллектив Знамя ГКО, оставленное нам на вечное хранение, и орден Трудового Красного Знамени. Николай Лагоденко, Дмитрий Гаура, Иван Городецкий и многие другие под обстрелом врага строили доты и дзоты.
Техники строительной в военные годы было немного. Какие золотые руки у наших шахтеров! На одном объекте работал проходчиком и бетонщиком татарин Матыг Валиулин. Он особенно любил бетон. Сам маленький, коренастый, крепко сбитый — схватит сверх меры нагруженную тачку, жилы надуются, и бегом, да с улыбкой. Потом привезли кран и бадью с раскрывающимся дном — только нажми на рычажок, и бетон точно падает в сооружаемую конструкцию (его привозили прямо в бадьях). Увидел эту технику Матыг, насупился, сел, зажал в жилистых руках бескозырку (я ему подарила такую же, как сама носила). На глазах слезы:
— Что ты, Матыг, ведь так много легче.
— Нет, тачки лучше. Понимаешь, теперь война, и я чувствую, что я работаю. Тяжело, но хорошо. А это что?
Потом, когда бетона он стал укладывать втрое больше, согласился — техника это тоже ничего. Работать можно.
Недавно заходил ко мне Матыг Валиулин — кавалер ордена Ленина. Посидели, поговорили. Вспомнили, как однажды товарищи, зная, что жена его скоро должна родить, спросили: «А кого хочешь, Матыг, мальчика или девочку?»
Матыг, обеспокоенный за жену, тяжело переносившую беременность, махнув рукой, ответил: «Чего получится, товарищи».
Война разметала метростроевцев по многим стройкам страны. Они возводили оборонные сооружения во многих городах, находившихся на линии фронта. В октябрьские дни 1942 года посланцы Метростроя помогали отстаивать сталинградские рубежи. Командные пункты, в том числе 62-й армии Чуйкова, сделаны их руками. Строили они безопасные помещения для раненых бойцов героического города. В те дни там работал один из наших первостроителей — прекрасный работник, беззаветный и безотказный Виктор Константинович Троне. Боевой бригадир Михаил Семенов во время жаркой работы, особенно если что не ладилось, любил упомянуть бога, за что его прозвали «Иконостас». И это на первых порах очень удивляло сталинградских защитников.
Если говорить образно, то во многих случаях наши метростроевцы шли вслед за огненным валом войны. Еще продолжаются кровавые схватки, а в тоннелях Севастополя, в Карпатах или на Кавказе (где только не были бойцы метростроевцы) уже стучат отбойные молотки наших проходчиков. Когда я прочитала в «Правде» за 17 декабря 1945 года, что первые восстановительные работы на освобожденных территориях были полны пафоса созидания, я знала, что там были метростроевцы-москвичи. «Дьявольской технике разрушения гитлеровских бандитов, — писала газета, — наши рабочие и инженерно-технические работники сумели противопоставить свою умную и изобретательную технику. Дух созидания и творчества победил стихию разрушения и смерти…»
3
Переписка с друзьями в те годы свелась до минимума. Редкие письма друзей с фронта, редкие письма от родных из эвакуации. Потому меня очень обрадовал армейский фронтовой треугольничек, оказавшийся на моем столе однажды утром: «Москва. Татьяне Федоровой. Лично». Бережно вскрываю тщательно заклеенное послание. От кого бы это?
«Действующая армия.
Здравствуйте, товарищ Татьяна Федорова!
Собравшись в час досуга, друзья по боевым делам — артиллеристы решили написать вам письмо. О вас мы узнали из газет, читая ваше патриотическое выступление на митинге женщин в Москве, как самой молодой из выступавших, судя по газетной фотографии.
Коротко напишем вам о наших боевых делах: с начала боевых действий батарея беспощадно громит фашистских захватчиков, посылая на их головы ворошиловские килограммы металла, от которых поганая нечисть разлетается в дым. Расчеты фашистов на молниеносную победу обратились в их молниеносный крах. Их наступление на нашем участке фронта было приостановлено, и, перейдя к обороне, они не выдержали нашего натиска, покатились назад, и старый, небольшой русский город Ельня вновь стал советским. Преследуя отступающего врага, мы заверяем в вашем лице всех советских женщин в нашей победе!
Желаем вам и всем женщинам Москвы успехов в работе. С товарищеским приветом:
Командир батареи лейтенант Панов И. Р.
Командир вычислительного отделения Н. Козлихин.
Старший разведчик Шматов.
Старший связист Ткаленко. 18.09.41 г.
Наш адрес: 486 полевая почта 573 ПАП I д-н, 2 батарея«.
«Мы чеканщики» Бригадир стахановской комсомольско-молодежной бригады Татьяна Федорова и Полина Гришина. 1936 г.
Антифашистский митинг женщин, о котором писали фронтовики, состоялся седьмого сентября 1941 года в Москве в Колонном зале Дома союзов, когда на всем протяжении фронта от Белого до Черного моря шли кровавые бои с фашизмом.
Матери, жены, сестры бойцов, оставив на короткое время свои рабочие места (их заменили подруги по цеху), прославленные советские женщины, чьи имена известны всему культурному человечеству, собрались вместе, чтобы громко, на весь мир заявить «НЕТ» фашизму, дать клятву сражаться против гитлеровских убийц и насильников до их полного уничтожения во всем мире.
Колонный зал, как никакой другой из больших и малых залов столицы, памятен нам всем, комсомольцам и коммунистам. Сколько здесь проходило комсомольских и партийных активов, памятных встреч с Героями Труда. Здесь в памятный 1935 год праздновали свою трудовую победу метростроевцы… и вот теперь здесь собрались женщины. Почти три месяца бушует на нашей земле война, и мы все успели забыть, когда последний раз сидели вот так рядом, вместе. Валентина Гризодубова, Валерия Барсова, Марина Раскова, Анна Караваева… с нами известный общественный деятель пламенная Пассионария — Долорес Ибаррури. Все лица суровы. На многих гимнастерки, шинели, телогрейки.
Все мы с волнением слушаем выступление медсестры Ольги Соколовской. Она прибыла на митинг прямо с фронта. Говорит о врачах и сестрах, которым приходится оказывать помощь не только раненым бойцам и командирам. Они стараются вернуть к жизни детей, женщин, стариков — жертв фашистских палачей на временно оккупированной территории. «Когда слышишь стоны ребенка, не думаешь об опасности, а думаешь об одном: отомстить за эти стоны, поскорее расправиться с людоедами-фашистами! Я, советская медицинская сестра, призываю всех честных женщин мира подняться на борьбу с фашизмом!»
Мы обращались к женщинам не только своей страны, но и к женщинам Англии, Америки, Франции, к женщинам мира. Наши мысли хорошо выразила писательница Анна Караваева: «Мы женщины — половина человечества, мы — большая сила. Объединимся теснее, дорогие зарубежные сестры, будем действовать дружно и быстро и тем ускорим разгром кровавых полчищ фашизма. Наше дело правое! Враг будет уничтожен!»
…В Колонном зале его неповторимые люстры горят в полнакала. Слабые язычки электрического света отражаются в прекрасных колоннах… мы мысленно в эти минуты обращались к женщинам земного шара, зная, что за стенами Колонного зала наши войска отражают напор врага, что с огромным напряжением работают наши заводы — и это вдохновляло нас на короткие и емкие слова. Те же чувства испытывали и наши зарубежные подруги.
— Матери больше всех ненавидят войну, — говорила Долорес Ибаррури, — потому что в ней погибают их дети. Но матери хотят, чтобы их дети были не рабами, а свободными и счастливыми людьми! И поэтому матери всем сердцем и душой поддерживают справедливую освободительную войну. Они не только дают в руки своим сыновьям ружья и воодушевляют их на борьбу и жертвы, но и сами активно участвуют в этом великом и правом деле.
В те дни Рубен Ибаррури — сын Пассионарии — ушел на фронт. Он, командир пулеметной роты, погиб в сталинградских боях. Скромный строгий памятник Герою Советского Союза Ибаррури установлен на площади Павших Борцов в Волгограде.
Антифашистское движение советских женщин вскоре нашло поддержку в странах Европы, Азии, Америки. Одной из активных участниц великого и правого дела была Эжени Коттон — первый президент Всемирной федерации женщин, лауреат Ленинской премии за укрепление мира и дружбы между народами, виднейший ученый-физик с мировым именем и просто прекрасная женщина с чисто французским обаянием.
Седьмого сентября 1941 года- день рождения Комитета советских женщин. С каждым годом растет его авторитет в женском международном прогрессивном движении. На знамени комитета — орден Дружбы народов.
Ежедневно принимает комитет посланцев Европы, Азии, Африки, Латинской Америки. Все хотят узнать поближе жизнь советских народов, жизнь женщин и детей Советской страны. Надо принять, поехать, показать. На всех международных форумах женщин советская делегация в центре внимания. Это стоит огромных усилий, требует больших знаний. Работают в комитете истинные патриоты нашей Родины — работают, не считаясь со временем, а подчас и со здоровьем, но… надо! И это — надо — по убеждению, по велению сердца.
Есть в Комитете советских женщин замечательная традиция — ежегодно Восьмого марта приходить с цветами на Красную площадь к Мавзолею Владимира Ильича Ленина. Движется процессия женщин, и среди них вы узнаете нашу Чайку — Валентину Николаеву-Терешкову — председателя Комитета советских женщин, увидите Героев Советского Союза Марину Чечневу, Наташу Кравцову, Женю Жигуленко; журналистку Анну Степанову, народную артистку СССР Ольгу Лепешипскую, философа Иду Горину, знатную железнодорожницу Зинаиду Троицкую, Героя Социалистического Труда Антонину Тюфаеву, ветерана комсомола Полину Воронину и других женщин всех поколений, которых объединяет комитет.
Как-то после очередного заседания нашего женского комитета мы все задержались. Не хотелось расходиться. Разговорились. Ольга Чечеткина, много лет представлявшая за рубежом «Правду», обращается к Терешковой:
— Валюша, расскажите о себе, о жизни космонавтов…
— Я ведь ярославская. Вы знаете. Жили более чем скромно. Отец погиб в финскую. — Валентина задумалась.- я была совсем крошкой… Трудно пришлось маме — семья не маленькая, а она и кормилец и поилец, да разве мамы жалуются на трудности — все делают, всем поступаются, лишь бы детям получше жилось.
Когда я пошла на фабрику — стало немного легче. И представьте, какая неприятность в первый же день — я опоздала на полчаса. Очень переживала, просила у мастера извинения, а тот даже внимания не обратил — подумаешь, фабзайчонок опоздал!
Как сейчас помню первую получку — двадцать семь рублей. Из первых денег купила маме платок.
А потом как у всех — комсомол, аэроклуб, парашютные прыжки.
«Горе ты мое, — говорила мама, — и зачем тебе этот парашют!»
Когда в космосе парила, матери говорят: «Уж не твоя ли Валентина так высоко забралась?» — «Нет, что вы — моя только с парашютом прыгает».
Как узнала, что именно ее Валя в космическом корабле, до самой моей посадки плакала.
Видите, какая короткая у меня биография…
— А дальше? — не удержалась Ольга.
— Дальше? — Валентина Владимировна задумалась, потом улыбнулась, припомнив, видимо, что-то забавное. — в отряде космонавтов шефом девушек-космонавтов — были у нас такие — был Юрий Гагарин. Мы после занятий вечером волосы на бигуди накрутим — космос космосом, а красота красотой… всегда хочется покрасивее выглядеть. Утром Юра под окном кричит: «Бабоньки, пора вставать!» Если мы замешкаемся, хватает шланг и поливает нас в окно. Шум, смех невообразимый. А главное, пропали наши прически.
Из «космической жизни»,- улыбаясь сказала Валентина, — запомнила навсегда, как мы ехали с дублером на космодром. Юра Гагарин и все космонавты сидели вокруг меня прямо на полу автобуса и пели…
…Без меня народ не полон, — примерно так звучит фраза, вычитанная мною недавно в каком-то журнале. Почти каждому советскому человеку присуще это чувство — чувство прямой сопричастности ко всему малому и большому, что вершится в великом Советском Союзе.
4
Враг стоит совсем близко от московских улиц, жерла тяжелых германских дальнобойных орудий нацелены в центр столицы, а московская деловая жизнь идет бесперебойно: выходят газеты, ведет свои передачи радио, в концертных залах звучит музыка. В эти дни мы услышали седьмую симфонию Шостаковича. Исполнялась она в Колонном зале Дома союзов. По улицам столицы, как всегда, быстро шагают москвичи.
Осенью сорок первого я сдавала воздвигнутые метростроевцами оборонительные сооружения молоденькому военпреду. После соблюдения всех формальностей, когда документы были подписаны, он сказал: «Вы знаете, товарищ Федорова, сегодня наш радист слушал, как всегда, московские „Последние известия“. А потом стали передавать объявления, что в городе открылись мастерские по починке примусов, обуви… Вот здорово, правда?» я согласилась с ним, что «здорово», хотя, по правде сказать, не поняла, что в этом особенного. Мне сначала это показалось даже какой-то мелочью, не заслуживающей внимания, и я не поняла, что так обрадовало фронтовика. Однако иногда самая незначительная мелочь приобретает глубокий смысл. И об этом стоит рассказать.
…Моей приятельнице — радиожурналистке, ветерану «Последних известий» было поручено составлять сначала пяти-, а потом десятиминутные объявления о всякого рода починочных мастерских, о покупке и продаже тары магазинами. Причем было сказано, что делать это нужно не формально, а с душой. Она возмутилась: ее, квалифицированного работника, занимающегося многие годы литературой, хотят использовать на составлении каких-то объявлений. Нет, она этого делать не будет. Да еще «с душой». Тогда радионачальство сказало ей, что это не предложение, а приказ, который не подлежит обсуждению, а требует немедленного исполнения. Приказ есть приказ… Прошла одна передача, вторая, третья… и с фронтов пошли письма. Сначала десятки, потом сотни. Содержание их было примерно одинаковым: «Спасибо, товарищи радиоработники, за нечаянную радость. «Фриц» прет на Москву, а вы там так мобилизовали население, что оно не только строит окопы и противотанковые рвы, но и живет нормальной жизнью: починяет хозяйственную утварь, ходит в театр (в этих объявлениях потом сообщалось о предстоящих концертах и спектаклях). Были и совсем короткие письма-треугольники: «Привет крепкому тылу!»
Многие москвичи перешли в то время на казарменное положение. Что это означает? Место работы стало домом. Такая жизнь очень сближала людей, помогала переносить тяготы войны и, если хотите, была наиболее удобным способом существования в самые трудные военные 1941-1942 годы.
Самым обетованным местом для многих стала гостиница «Москва», в ней останавливались люди, приезжавшие в Москву с фронтов, из глубины страны, ленинградцы, чудом перелетавшие линию фронта осажденного города. Там жили журналисты, военные, писатели-фронтовики. Там был написан не один замечательный очерк Михаилом Шолоховым, Ильей Эренбургом, Александром Фадеевым, Алексеем Толстым… Потом, когда Москва стала постепенно наполняться народом — возвращались люди, учреждения, министерства,- снова у многих вошло в привычку говорить: «Позвони мне попозже домой». Но это было потом…
Я припоминаю суп, которым меня угостили в редакции «Последних известий». Я зашла туда как-то в сорок первом в ноябре после поездки к партизанам. Мы поговорили сначала с главным редактором Николаем Максимовичем Потаповым, а потом… съели по миске ароматного горячего супа, природу которого установить не удалось, потому что в нем были и овощи, и крупа, и, как оказалось, вперемежку мясные и рыбные консервы.
— Когда же вы успеваете его готовить? И где берете продукты?..
— Все на законных основаниях, — шутливо успокоили меня.
Оказывается, с утра дежурный по выпуску ставит на электроплитку большой бак (для кипячения белья) и заливает его водой. В него закладываются те продукты, что есть в наличии. Крупа, картофель… Словом, все, что каждый «отоварил на карточку». В середине дня с фронта возвращаются немногие, оставшиеся в Москве корреспонденты (фронт был рядом) и привозят, кроме фронтовых материалов, еще и фронтовые подарки: кто банку консервов, кто кочан капусты (откопал из-под снега), кто черные солдатские сухари. Словом, с миру по нитке… а к последнему, ночному выпуску по коридорам ДЗЗ (Дома звукозаписи), что на Малой Никитской (ныне улица Качалова), где в большой комнате размещалась редакция, разносился аромат «радиосупа». Дружная радиосемья садилась за стол, и начиналось пиршество. Приходили дикторы, редакторы, литературные сотрудники — всем хватало. А иногда даже оставалось на ранний завтрак.
Как ни покажется странным, но в первую тревожную военную зиму в Москве, в помещении филиала МХАТа в Петровском переулке (теперь это улица Москвина) работал театр. Сборная труппа поставила прекрасный спектакль драматурга Гладкова «Давным-давно». Попасть на спектакль было очень трудно. И так же, как сегодня, у подъезда толпились люди с неизменным: «Нет ли лишнего билета?» в Центральном доме работников искусств проходили творческие встречи фронтовых бригад, в Доме писателей встречались поэты и прозаики, правда, одетые в военные шинели. Холодно, нигде не топили, но по вечерам в Дубовом зале писательского клуба зажигался камин, и возле него можно было изредка встретить приехавших с фронтов военных корреспондентов: Александра Твардовского, Алексея Суркова, Константина Симонова, Александра Корнейчука, Ванду Василевскую.
Не могу удержаться, чтобы не привести здесь материалы писателя Евгения Петрова, обнаруженные в архивах бывшего Совинформбюро.
В октябре пришла телеграмма из Нью-Йорка: «Евгению Петрову. Союз советских писателей. Москва. Заинтересованы в любых драматических очерках. Место действия Московский фронт».
Евгений Петров отвечал 24 октября 1941 года:
«Вы просили меня дать драматические эпизоды с Московского фронта. Но драмы не было. Драма была во Франции, в Польше или в Греции, когда по дорогам шли обезумевшие от ужаса люди и их обгоняли германские танки, а германские аэропланы расстреливали их с бреющего полета, когда бежали министры… и когда генералы сдавали торжествующему врагу свои шпаги и дивизии.
Нет. Здесь не было драмы. Здесь был эпос…«
В октябре 1941 года Красная Армия остановила врага на рубеже Волжского водохранилища, восточнее Волоколамска и далее по линии Нара и Ока, а на юго-западных подступах к Москве — в районе Тулы, где 50-ю армию стойко поддерживали отряды тульских рабочих. Все это близко — рядом. Вы сейчас бываете здесь в выходные дни — зимой ходите на лыжах, летом купаетесь, собираете грибы… Вспомнить страшно. Ведь в том памятном году немецко-фашистские орды были всего в четырех километрах от Каширы, в трех километрах от Звенигорода, в Солнечногорске, под Дмитровом, в районе Сходки.
Москва сегодня — это восьмимиллионный, шумный, всегда деловой и многоязыкий город. Ежесуточно в Москву прибывает полтора миллиона гостей…
Тогда, в грозном сорок первом в затемненной, суровой Москве жило и работало около двух миллионов, все было подчинено девизу: «Все для фронта, все для победы!»
Гитлер хвастливо объявил, что 7 ноября 1941 года он примет парад своих войск на Красной площади.
5
Помню день 6 ноября 1941 года. Очень пуржило. На улицах прохожих мало. Вместе с секретарем Советского райкома партии Ильей Александровичем Новиковым идем на станцию метро «Маяковская». Здесь, под землей состоится торжественное заседание, посвященное 24-й годовщине Великой Октябрьской социалистической революции. В вестибюле пропуска тщательно проверяют. Потом по эскалатору спускаемся вниз. В штатском почти никого нет. Да и сама станция необычна. На путевом тоннеле стоят голубые экспрессы — двери раскрыты настежь. Сегодня здесь буфет, даже есть пирожные, бутерброды и чай. В конце зала — трибуна, на ней в обрамлении знамен и Почетного караула бюст Владимира Ильича Ленина. По всему залу поставлены стулья. Над трибуной плакат: «Да здравствует 24-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!»
К перрону подходит двухвагонный состав. Из первого, в окружении руководителей партии и правительства, выходит И. В. Сталин. Он подтянут и строг, неторопливо идет к трибуне.
Сталин говорит о провале гитлеровского плана «молниеносной войны». Его голос звучит твердо и торжественно. И как клятва перед своим народом, перед всем миром звучат заключительные слова: «Наше дело правое — победа будет за нами». Зал встает и взрывается штормом оваций. Под высокими сводами «Маяковской» несется: «Смерть немецким оккупантам!»
На следующий день, 7 ноября «Правда» публикует подробный отчет о собрании и, как всегда, сводку Советского Информбюро. Утреннее сообщение 6 ноября: в течение ночи на 6 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах. (Подчеркнуто мною. — Т. Ф.). Вечернее сообщение: 6 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах. За 5 ноября уничтожено 56 немецких самолетов. Наши потери — 17 самолетов. За 6 ноября под Москвой уничтожено 34 немецких самолета.
…За ночь, прошедшую после торжественного заседания, улицы Москвы покрылись пушистым снегом. Утро. Иду переулками с Миусской площади на улицу Горького. Во всю ее ширину до самой Красной площади стоят танки, мерно урча моторами. В башнях с открытыми люками — танкисты в шлемах, похожие на марсиан, с интересом разглядывающие прохожих, направляющихся туда же, куда лежит путь их машин. К центру, на Красную площадь, к Мавзолею В. И. Ленина.
Давно уже не жила так оживленно центральная магистраль города. Она шевелится, шумит, кажется, что где-то впереди высокая плотина сдерживает эту темную живую стальную реку, готовую ринуться вперед. Семь часов утра, и я не тороплюсь, и мне тепло от дышащих масляным жаром стальных громад. Пальто мое демисезонное не соответствует погоде. От площади Пушкина стали проверять пропуска, и это немного задерживало. Часы на Центральном телеграфе показывают половину восьмого. Я прибавила шагу, потому что парад сегодня начинался в восемь часов.
Счастливое, ни с чем не сравнимое чувство охватило меня, когда я вступила на каменную звонкую брусчатку Красной площади. Может быть, читателя удивит на первый взгляд вроде бы не к месту сказанное — «счастливое чувство». Но как сказать по-другому, когда действительно это было счастьем, что вопреки всему, всем прогнозам и всем предположениям наших врагов мы, как и всегда, по традиции отмечали годовщину Октября торжественным собранием и вот сегодня — парадом. Я знала, что войска с ходу, прямо с Красной площади пойдут в бой, что в Москве «заморожены» дома, эвакуированы заводы, что разлучены семьи и, конечно, еще сегодня, в праздничный день, сотни семей получат с фронта извещения о близких, «погибших смертью храбрых». И вместе с тем эти два дня — 6 и 7 ноября 1941 года когда-нибудь будут воспеты поэтами и воссозданы на полотнах художников мира. Потому что именно они, эти дни, показали силу Советской державы, душевную крепость советского человека, которого нельзя сломить.
Гвозди б делать из этих людей:
Крепче б не было в мире гвоздей.
Эти стихи Николая Тихонова — большого поэта и большого патриота — я твердила про себя, стоя уже на трибуне Красной площади.
…Мне очень холодно. На гостевых трибунах народу немного. Ветер гонит по ним поземку. Мы стоит рядом с Героем Советского Союза Василием Молоковым. Я чувствую, что синею. Василий Сергеевич сочувственно смотрит на меня:
— Что, Танюша, здорово замерзла?
Пытаюсь бодрым голосом ответить «Нет», но от мороза получается как у овцы: н-не-не-т… Смеемся, и становится вроде теплее.
На левое крыло Мавзолея поднимаются руководители партии и правительства.
«Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, партизаны и партизанки! — несется над притихшей Москвой, над страной голос И. В. Сталина.- на вас смотрит весь мир как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойными этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Димитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!»
Василий Молоков смотрит на низкое снежное небо и вздыхает.
— О чем это вы? — спрашиваю я у прославленного летчика.
— Понимаешь, в воздушном параде должны были пролететь над площадью самолеты. Они, милые, стоят на подмосковных аэродромах, а погодка-то не позволяет.
Уминая снег, лежащий белым ковром на Красной площади, идет пехота. В белых маскировочных халатах, с автоматами наперевес и лыжами идут молодые парни — истребительные батальоны. Проносятся танковые части, которые с ходу, прямо отсюда пойдут на фронт. …Как символ непобедимости русского оружия в параде участвует старая, видавшая виды пушка из Кремлевского арсенала.
…Мужественные летчики и зенитчики из ПВО столицы зорко охраняют воздушные подступы к ней. Предпринимаемые врагом попытки прорваться к городу потерпели провал.
…После парада на Красной площади весь мир убедился, что планы Гитлера взять Москву провалились. Как не вспомнить слова маршала Жукова:
«Никогда не может быть забыт подвиг жителей столицы, своими руками возводивших оборонительные сооружения для ее защиты. Более полумиллиона трудящихся Москвы и Московской области, в большинстве своем женщины, строили укрепления на дальних и ближних подступах к городу.
Строительство внешнего обвода Москвы в пределах Московской зоны обороны было завершено к 25 ноября. Самоотверженность трудящихся в защите родной столицы оказывала огромное моральное воздействие на боевой дух войск, приумножала их силы и укрепляла волю к борьбе с врагом.
Усилиями Коммунистической партии фронт и тыл превратились в единое и неразрывное целое. И в этом заключался решающий фактор нашей победы под Москвой«.
6
Морозное утро 28 декабря 1941 года. Делегаты Советского района Москвы, едущие на фронт, — в сборе. Мы везем бойцам новогодние подарки. Я за старшую.
Вот она, дорогая моя Тула! Сколько знаменательных дней связано у меня с тобой. В 1936 году здесь проходил слет авиаторов Москвы. Здесь мне много пришлось прыгать с парашютом. Какое было замечательное время!.. Едем по городу, с трудом узнаю знакомые улицы. Кругом заграждения — ежи, проволока. Где же сейчас горком партии? Идем в комендатуру. Встречает нас подполковник, который тут же звонит в обком. Передает трубку мне. У телефона старый знакомый, секретарь обкома товарищ Жаворонков. Он шутливо спрашивает, не пришлось ли нам отбивать атаки немцев по дороге. Обещает сейчас же прислать за нами провожатого. Нам приготовлено помещение для отдыха в облисполкоме.
Долго длилась в этот вечер наша беседа с туляками. Их интересовало: «Как Москва?», а нас: «Как Тула?» Усаживаемся за стол, едим, пьем чай. «Старички» наши с устатку выпивают немного. Ну, ничего, сегодня можно. За здоровье туляков! За победу! За дружбу!
Много перенесли туляки, когда их сжимало немецкое кольцо. Но работали, сражались и выстояли. Даже дети чем могли помогали отцам и матерям. Уславливаемся: в армию Болдина мы поедем поездом до деревни Ханино, где находится штаб. Это 90 километров от города. Решили с председателем Тульского облисполкома товарищем Чмутовым пораньше выехать на станцию и проверить, все ли подготовлено на узкоколейке.
Утром город выглядит еще более разрушенным, чем ночью. На улице Коммунаров в домах — ни одного стекла. В Дом Красной Армии попала фугаска. По обеим сторонам окраинных улиц только печи от домов остались. Еще не убраны кресты, под которыми сложены кости фрицев. Много их тут перебито!
К нашей делегации присоединяются туляки, тоже с подарками на фронт. Мы «завидуем» их подаркам — еще бы, известные тульские пряники!.. Но мир не без добрых людей — нас тоже угостили пряниками, поели мы нх вдоволь. На одной из улиц мое внимание привлекает толпа — что это за шествие? Ба! Да это пленных фашистов ведут. Ну и вид у них — смело можно на огород ставить, сойдут за пугала. Одного из этих «завоевателей» я, видимо, никогда не забуду. Идет в лётном летнем комбинезоне. Грудь нараспашку, весь синий (декабрь же!) и глядит поверх голов, храбрится. Но когда туляки начинают шуметь, пугливо глядит на охрану. Те добродушно оттирают людей: «Отойдите подальше. Что вы фрицев не видали пленных? Еще вшей наберетесь»… а мы тогда еще мало пленных немцев видели. Это было позже, но зато сразу десятки тысяч…
Наступило время прощания с Тулой. Все в сборе. Подарки погружены в вагон. Прощаемся с гостеприимными хозяевами и усаживаемся. От туляков делегацию возглавляет Иван Дмитриевич Пузанов — секретарь горкома партии.
Наша кукушка идет по принципу «Тише едешь — дальше будешь от того места, куда едешь». По дороге к нам подсели бойцы. Вернее, не подсели, а набились как сельди в бочке. За окном темь непроглядная. Предлагаю песню. Поем много. Узнаем, что, пока мы были в Туле, части генерала Болдина взяли Калугу.
Ура! Калуга снова наша. Едем скорее туда. Там и поздравим бойцов с Новым годом, пожелаем новых побед в 1942-м. Нам дают «эмку» и пять грузовиков. Укладываем подарки, рассаживаемся сами. Я одета, прямо надо сказать, неважно. Тулуп отдала «старичкам», а сама осталась в пальтишке. Стекло в машине выбито, мороз 35Ў. Усаживаюсь рядом с шофером в кабине грузовика. Ехать машинами около ста километров. На обочинах дороги, как мумии или куклы, лежат во всевозможных позах замерзшие немцы. 31 декабря на рассвете въехали в Калугу.
Как красиво расположен город: на горе, а внизу река. Но воздух пропитан запахом гари, видны зарева пожаров. Немцев только-только выкурили. Город еще не прибран. На одну из площадей снесли всех калужан, замученных фашистами. Лежат рядом с ними красноармейцы. Сколько их тут: мужчин, женщин, детей…
Торопимся разыскать Политуправление армии. Новый год уже приближается, а мы с дарами слоняемся по разрушенному городу, перешагиваем через мертвых фрицев, сами замерзли, а толку никакого.
Но что это? Какая радость — из остановившейся машины выходит мой старый товарищ — Головкин. До войны был секретарем ЦК комсомола Белоруссии, а сейчас… он представляется: «Заместитель начальника политуправления армии», — и весело здоровается с нами. Оказывается, мы ищем его, а он уже несколько часов — нас. Прямо как сказка со счастливым концом: все уладилось, нас нашли. Делегатов пригласили в дом, затопили печь. Мы с Головкиным пошли к начальнику политуправления — бригадному комиссару Халезову (он очень похож на Фурманова). Приветлив, деловит, рукопожатие быстрое, крепкое. Посмеялись над нашими злоключениями и занялись распределением делегатов по дивизиям. Меня направляют к танкистам. Это здорово! Я сразу заторопилась. Хорошо, что в армии все делается быстро. Как только мы немного обогрелись, всех нас вместе с подарками погрузили в машины. Делегат с сопровождающим усаживаются вместе с шофером и сразу в часть, к линии фронта. Прощай, Калуга, — здравствуй, фронт! Едем! В танковой части меня встречают замечательно. Решили собрать всех, кто только что вернулся с боя на отдых. Собралось много разведчиков и танкистов.
Просят рассказать о Москве, о ее делах. Рассказываю обо всем и, в первую очередь, о том, как проходило торжественное собрание в метро на станции «Маяковская», о параде на Красной площади.
Рассказываю подробно… Даже о пирожном, которое каждый из нас получил на пригласительный билет в буфете на «Маяковской». Все довольны, смеются весело. Кто-то спрашивает: «А как, товарищ Федорова, ваше метро — строится или на время войны пока приостановлено?» Отвечаю, что основные силы наши работают на оборонительных сооружениях вокруг столицы. Но работа под землей продолжается. Строится третья очередь — Замоскворецкий и Покровский радиусы. Один из главных участков протянется на шесть с половиной километров от площади Свердлова до Автозаводской. На этой линии откроются станции метрополитена — «Новокузнецкая», «Павелецкая», «Автозаводская».
(Обратите внимание, дорогие читатели, на то, что в вестибюлях станций «Новокузнецкая», «Павелецкая», «Автозаводская», «Семеновская», «Бауманская», «Электрозаводская», «Измайловская» высечены слова: «Сооружена в дни Отечественной войны».)
Это тоже нравится бойцам. Весело переговариваются. Обещают после войны сразу же приехать в Москву и посмотреть новые линии метро. Кто-то грустно замечает: «А я еще и старых-то не видал и вообще в Москве не был». От этих слов всем становится немножко грустно: видимо, подумалось, кому-то из них не суждено побывать в столице, ведь завтра снова бой…
Прерываю грустное мгновение вопросом:
— Товарищи, в Москве меня спросят, как живут танкисты? Расскажите о своих делах.
— Дело у нас одно… Бить фрица…
— Бои… Вот уже полгода боев…
— Шли назад, теперь вперед!
Радостно и тяжело слушать их рассказы. Радостно потому, что пядь за пядью освобождают они родную землю. Сначала остановили, а потом погнали фашистскую свору от Москвы. Тяжело потому, что до Берлина еще далеко. И каждый новый шаг — это бой, кровавый. Тяжело потому, что путь этот на запад идет по дорогам пожарищ, разрушенных сел и городов. Тяжело потому, что каждую деревню надо захватить до того, как ее подожгут гитлеровские «факельщики». «Практика» у них такая: при отступлении сжигать русские дома… Когда бойцы рассказывали, в голосах их клокотала ненависть и боль…
Запомнился рассказ разведчика Трубникова, и я приведу его полностью:
«Однажды меня вызывает начальник и приказывает идти в разведку в деревню Н., к утру там предстояла крупная операция. Командир говорит: «Смотри, дело очень ответственное, немцы пристреляли вокруг каждый клок земли, так что, может быть, и жизнь придется сложить»… я встал по стойке смирно и повторил задание. Командир пожал руку: «Иди на выполнение». Темная ночь. Кругом строчат автоматчики — мы их зовем «блохами», — перескакивают с места на место. Ползу не по снегу, а под снегом. Хорошо, что он глубокий. Чувствую — замерзаю, пули так и свистят, а я ползу и твержу про себя: «Меня не убьешь!» Так и вышло, не только не убило, но даже не поцарапало. Задание выполнил. Приблизился к объекту насколько возможно и все рассмотрел — где штаб, куда тянется провод. Сколько линий окопов. Глубоки ли. Где примерно огневые точки расположены. Постарался. И все как есть передал командованию. Брать деревню отправился вместе со всеми. Жаркий был бой. Не на жизнь, а на смерть. Фашисты все же не выдержали, куда им!.. Отступили — побежали, вернее, а мы ворвались в деревню.
И тут оказалось: самое тяжелое был не бой, а то, что мы увидели. Эх, сволочи! Что наделали, как поиздевались над народом! У порога дома сидит прислонившись женщина. Ее, оказывается, штыком прикололи к стене. На дорожке перед ней лежит замерзший грудной ребенок, видимо, ее. В конце деревни на дереве висит труп председателя колхоза, рядом стоит женщина. Как каменная стала — жена. Она уже не плакала, и это было страшнее, чем самые громкие рыдания. Только наши танки прогремели по улице, откуда ни возьмись набежало много людей: женщины, старики, подростки. Целуют нас, обнимают, тащат в уцелевшие избы. Ко мне подбегает женщина, бросилась на грудь и замерла. Не выпускает. Говорю: «Мне уже идти надо дальше». Ласково так говорю. А она вдруг спрашивает меня: «Как ты думаешь, сколько мне лет?» я посмотрел на нее внимательно. День морозный. Она стоит в старом латаном пальтишке. Платок съехал на затылок. Волосы седые-седые, лицо в морщинах. «Лет 35-40», — говорю. Вот тогда-то я заплакал вместе с ней. Семнадцать ей всего-то оказалось. Она комсомолка. Когда пришли немцы, ей пришлось спрятаться в норе под деревом на краю деревни. Ночью немцы приволокли ее отца — председателя колхоза. Вдоволь наглумившись, они повесили его на том самом дереве, под корнями которого хоронилась дочь«.
Трубников кончил и замолчал. Молчали все. Но он вдруг встал, подтянулся и отрапортовал: «Товарищ депутат Верховного Совета! Передайте всем москвичам, что мы не сложим оружия до тех пор, пока не перебьем всю фашистскую сволочь, что пришла поганить нашу землю. Жизни мы своей не жалеем и не пожалеем. Нам нужна только победа, и мы ее добудем!»
…Началась раздача подарков. Конечно, все остались довольны вниманием своих тыловых товарищей. Но главное, что им принесло радость — письма. Сначала один воскликнул: «А у меня письмо». Но он недолго был единственным счастливцем. В каждой посылке оказалась ласковая весточка из Москвы. Всех охватило волнение.
Пишут незнакомые люди, шлют им подарки, и сколько во всем этом заботы и любви. Если бы слова благодарности, которые я выслушала, имели материальный вес, боюсь, что мне понадобился бы целый эшелон для доставки их в столицу.
Ночью, когда я наконец согрелась и уснула, слышу сквозь сон — зовут. Открываю глаза. Посреди комнаты стоит донской казак в кубанке. На шее на ремне пулемет-автомат. Увидал, что я открыла глаза, вытянулся и рапортует: «Товарищ депутат, по приказанию товарища командующего армией прибыл за вами. Велено разыскать и пригласить в штаб». Прихожу в себя. Вскакиваю. Надо идти. Шагаю за молодцем в кубанке.
Штаб оказался совсем близко. Входим сначала в сени, а затем в маленькую комнатку. Казак докладывает. Кто-то не дает закончить и подходит ко мне. Передо мною огромный человек с красивым умным лицом. Дружески протягивает руку. Знакомимся: «Федорова», «Болдин». Это и есть сам командующий. «У нас тепло». Помогает снять пальто, и я уже знакомлюсь с другими товарищами. Генерал-майор Попов, член Военного совета бригадный комиссар Сорокин, полковник, начальник штаба Аргунов. Осматриваю «генеральское» помещение. Две небольшие комнатушки. Усаживаемся вокруг стола, на котором приготовлено все необходимое для встречи Нового года. Командующий поднимается:
— Новый 1942 год мы встречаем в особой военной обстановке, в только что освобожденной нами Калуге. Предстоит много боев впереди. Прошу выпить бокал за нашу победу!
Утром снова встретились с бойцами. Они загрузили нас письмами. Перед отъездом пошли осматривать Калугу. Я впервые увидела множество трофейных машин, мотоциклов, подбитых танков — ими были забиты площади и улицы древнего русского города.
Увезли мы с собой письмо, которое потом читали на партийном активе района:
«Нашим дорогим товарищам рабочим, работницам и интеллигенции Советского района города Москвы.
Дорогие и близкие друзья наши!
Сегодня, 31 декабря, мы бойцы, командиры и политработники 154-й стрелковой дивизии переживаем большой душевный подъем и огромную радость.
Только вчера наша дивизия с боем вырвала у фашистов родной город Калугу и отбросила гитлеровские банды от города. Как бы в награду за эти дела сегодня мы получили от вас новогодние подарки и еще раз почувствовали заботу трудящихся о своей Красной Армии.
От всего сердца благодарим рабочих, работниц и служащих Таганского и Советского районов за отеческое внимание и заботу о своих сынах — воинах советского народа«.
7
Идет второй год кровопролитной войны с фашизмом. Москва работает. Боевой лозунг дня: «Все для фронта, все для победы над врагом!» мы строим третью очередь метро. В октябре руководители МГК ВКП(б), Моссовета и Метростроя были на приеме у Председателя ГКО И. В. Сталина. Доложили ему о ходе стройки, о том, что идем на большой глубине, в очень водообильных грунтах — нужны чугунные тюбинги…
Чугун нужен фронту, чугун нужен народному хозяйству. Все ресурсы на пределе. Сталин дает распоряжение отпустить чугун для Метростроя.
…На Метрострое в первые полтора военных года много сделано женскими руками. Женщины работали на креплении в забоях тоннелей, на уборке породы, проходчиками, взрывниками. Они, как их подруги на фабриках и заводах, заменяли ушедших на фронт мужчин.
Страна и Москва готовились к празднованию 25-й годовщины Октября. В один из дней меня вызывает начальник Метростроя Михаил Афанасьевич Самодуров. Приезжаю. В кабинете, кроме него, парторг В. А. Матвеев, председатель постройкома А. И. Никитин и комсорг Метростроя черноглазая Галя Алексеева.
— Татьяна Викторовна, — говорит Михаил Афанасьевич. — Вы — депутат, вы — слуга народа. Метрострой дает вам поручение — пригласите к нам на торжественное собрание Михаила Ивановича Калинина.
«Неужели Михаил Иванович найдет время и приедет к метростроевцам?» Тут же из кабинета звоню помощнику Калинина.
— Приходите, товарищ Федорова, Михаил Иванович вас примет.
От нашего управления до Кремля всего 5-7 минут ходу. Но я, видимо, установила в тот день незарегистрированный спринтерский рекорд, через три минуты оказалась в приемной.
Когда подошла к двери кабинета, меня охватили страшная робость и волнение. Товарищ Юдин молча поздоровался со мной и так же молча, жестом указал на дверь кабинета.
Из-за стола навстречу мне шел, раскинув руки, с доброй улыбкой Михаил Иванович.
— А мне говорят, депутат Таня хочет меня видеть! Какие у тебя дела ко мне?
Мы сели рядом за длинный стол, но Михаил Иванович тут же поднялся, подошел к своему рабочему столу, что стоял перпендикулярно большому, нагнулся, открыл дверцу и стал что-то искать. Потом вернулся и поставил передо мной маленькую стеклянную вазочку, в которой лежало несколько «Мишек». Сел рядом и каким-то особенно добрым голосом сказал:
— Ну, а теперь, Танюша, рассказывай о своих делах, о Метрострое.
Мне стало так просто, тепло и сердечно, что пропал всякий страх. Я рассказала, что 2 ноября общее собрание метростроевцев и весь коллектив очень просит Михаила Ивановича приехать к нам.
На секунду задумавшись, Михаил Иванович спросил:
— А где будет ваше собрание?
Я, подумав, что президент ведь не всюду может выступать, стала пространно объяснять, что собрание состоится в огромном здании, где много запасных входов и выходов…
Ласково улыбнувшись, Михаил Иванович перебил меня:
— Ты, Танюша, не так меня поняла. Я к метростроевцам в любой сарай готов поехать. — Тут же он позвонил секретарю Президиума Верховного Совета Александру Федоровичу Горкину:
— Знаешь, Саша! У меня сейчас депутат Таня с Метростроя, хочет, чтобы я у них был второго ноября на собрании!.. Что, второго суббота? (Уже тогда Михаил Иванович по субботам не работал, не разрешали врачи — у него было очень плохо со зрением.) Ну так что ж что суббота! Запиши, и обязательно поедем к метростроевцам.
…Михаил Иванович обладал природным даром — в его характере счастливо сочетались мудрость и простота. Та простота, навстречу которой раскрывались человеческие сердца.
Калинин знал обо всех работах, которые Метрострой выполнял по заданию Государственного комитета обороны. Он знал, что московские подземщики работали и в Москве, и в Сталинграде, и на Дальнем Востоке, и на Кавказе — и работали самоотверженно. А в Москве — тогда это звучало неправдоподобно — строится метро.
— Как, Танюша, трудно?- спрашивает Михаил Иванович.- Очень трудно! Да! Сейчас всем трудно,- говорит он.- а сколько хлеба по карточке получает проходчик? Килограмм?.. Немного, конечно…
Конечно, проходчики, да еще при условии, когда время работы никто не ограничивал и на земле и под землей, нуждались в большем. Мы вели работы очень глубоко под землей. Вода заливала забои. В те короткие промежутки, когда удавалось снимать спецовку, она не успевала просохнуть. Очень часто рабочие «покимарят», как тогда говорили, под землей в пневматике или душкомбинате, и опять за дело.
— Как женщины выдерживают такие нагрузки? — опять задает вопрос Михаил Иванович.
— Женщинам особенно трудно. Но ведь надо,- говорю я. — Работают, не жалея сил. Настя Зуева, Лиза Васина, Аня Зезина. Сколько юных комсомолок, как и в 1933-м, опять взяли отбойный молоток. У нас, Михаил Иванович, тоже ведь фронт, и очень нелегкий. И молодежь и старики работают самоотверженно — у нас много фронтовых бригад. Замечательный у нас народ — очень любим мы свою трудную профессию. Очень!
У Михаила Ивановича каждая минута на счету… он ласково положил теплую ладонь на мою руку и внимательно смотрит поверх очков.
— Знаешь, Танюша, пока есть здоровье, пока можешь — никуда не уходи с Метростроя, который тебя вырастил, избрал депутатом Верховного Совета. Ты с детства работаешь в рабочем коллективе, стала инженером-метростроителем, знаешь людей, а они тебя. Ты им очень нужна. Это очень важно, когда человек посвящает всю жизнь избранной профессии.
Я тогда мысленно поклялась выполнить этот завет Михаила Ивановича.
— А ты была за границей? Нет, не была! Вот кончится война, а она обязательно кончится нашей победой, и ты, Танюша, и другие тоже побываете еще и в других странах. Это очень нужно для развития кругозора, для общего развития.
…Прошли годы. Мне уже в 1945 году довелось побывать во Франции и Германии. Позже я бывала в других странах и всегда вспоминала завет мудрого наставника, дорогого Михаила Ивановича. После каждой такой поездки особенно ощущаешь, какая огромная, какая чудесная наша страна. Как много хороших людей живет на нашей советской земле.
На октябрьском вечере Калинин, конечно, у нас был. Его встречали работники горкома партии, министерства и другие руководители. А Михаил Иванович оглянулся и ласково спросил:
— Где же депутат Таня, которая приглашала меня на это собрание? — Потом увидел меня и сердечно поздоровался.
Поднявшись на трибуну, он произнес очень короткую речь:
— Я очень люблю людей, имя которым «строитель». Очень желаю вам строить для своего государства добротно, культурно. Думайте о том, что каждую копейку надо беречь, беречь государство, беречь рабочую честь.
Все, кто был на этом собрании — весь Метрострой — были рады, счастливы и горды, что у нас на празднике был гостем Михаил Иванович Калинин. Мы гордимся тем, что в суровые военные годы вели вперед подземные магистрали.
Через два месяца после нашей встречи с Михаилом Ивановичем Калининым в столице открылась третья очередь Метрополитена. Первого января 1943 года был принят к эксплуатации участок «Площадь Свердлова» — «Автозаводская», протяженностью шесть с половиной километров. Три новых станции приняли пассажиров — «Новокузнецкая», «Павелецкая» и «Автозаводская».
За образцовое выполнение заданий Государственного комитета обороны по строительству третьей очереди метро в трудных условиях военного времени коллектив Метростроя награждается правительством орденом Трудового Красного Знамени, нам на вечное хранение оставлено знамя Государственного комитета обороны.
8
Год 1943-й, год разгрома гитлеровских армий под Сталинградом, запомнился мне еще одним памятным событием. Пятого августа Москва — столица нашей Родины в первый раз салютовала доблестным солдатам, офицерам и генералам Советской Армии.
Вечером радиостанции Советского Союза передали сообщение: «Говорит Москва. Товарищи, сегодня, 5 августа, между одиннадцатью часами и одиннадцатью часами тридцатью минутами вечера будет передано важное сообщение. Слушайте наши радиопередачи». Говорил, как всегда в таких случаях, Юрий Левитан. Его сильный баритон придавал этим словам весомость и зримость. Мы понимали, что услышим что-то необычное. Радиоточки в домах никогда не выключались, потому что все жили сообщениями с фронта, и я не помню, чтобы кто-либо из нас не оказался у репродукторов в момент, когда передавалась оперативная сводка с фронтов Отечественной войны.
Много раз мы слышали: «Говорит Москва! Товарищи, сегодня, 5 августа…» — и очень волновались… Что же передадут? И вот, наконец, перед самой полуночью:
«Говорит Москва. Приказ Верховного Главнокомандующего.
Сегодня, пятого августа, войска Брянского фронта при содействии с флангов войск Западного и Центрального фронтов в результате ожесточенных боев овладели городом Орел. Сегодня же войска Степного и Воронежского фронтов сломили сопротивление противника и овладели городом Белгород«…
Радио гремело на полную мощность во всех домах, заполняя улицы, переулки. На площадях Москвы, установленные высоко на столбах, мощные репродукторы, как органы, передавали слова победного приказа. Назывались дивизии, которые первыми ворвались в эти древние русские города и отныне будут называться Орловскими и Белгородскими… (На Курской дуге было разгромлено тридцать гитлеровских дивизий, из них семь — танковые.) Потом… Потом мы услышали еще неслыханное нами:
«Сегодня в 24 часа столица нашей Родины Москва будет салютовать нашим доблестным войскам двенадцатью залпами из ста двадцати орудий».
5 августа 1943 года. Прекрасный поздний августовский вечер. Московское небо густой синевы, и на нем проглядывают редкие звезды. В столице редко увидишь звезды, потому что этому мешают фонари и освещенные окна домов, да, по правде сказать, редко мы, горожане, глядим на небо, озабоченные своими земными делами. Тогда, в войну, мы поглядывали на него, особенно в первый год, в первые месяцы, когда над Москвой кружили вражеские самолеты…
В этот вечер вся Москва смотрела на праздничное небо. Мальчишки забрались на крыши и вопили истошными голосами от восторга. Казалось, что балконы, отягощенные людьми, вот-вот оторвутся и начнут парить… Улицы и площади полны народа — молодежь устремилась на Красную площадь. А небо сверкало и искрилось от ракет. Праздничное небо родного города. Радио разносило далеко окрест праздничную музыку — музыку победного марша…
Долго не спала Москва этой ночью. Слушали радио, наиболее азартные по школьным картам пытались подсчитать, сколько же километров осталось нашим войскам до границы.
Александр Твардовский посвятил этим событиям вдохновенные строки:
…И голос праздничных
орудий
В сердцах взволнованных людей
Был отголоском грозных буден,
Был громом ваших
батарей,
И каждый дом и
переулок,
и каждым камнем вся
Москва
Распознавала в этих гулах -
Орел и Белгород -
слова.
9
Это тоже было в 1943-м. Меня разыскала по телефону Марина Раскова.
— Танечка, здравствуй, это я. Да, в Москве, накоротке. Выбери минутку повидаться и прихвати, если есть, какой-нибудь харч. У меня есть только большой кусок сахара.
Хватаю полбуханки черного хлеба, кусок колбасы — и я у Марины. Хорошо, что близко. Она жила на улице Горького.
…Марина Раскова. Кто видел это прекрасное лицо, обрамленное гладкими, на прямой пробор волосами, кто слышал ее задушевный голос и видел лучистые глаза, не забудет ее. И в этой женственности таилось столько мужества…
Сейчас уже стал историей авиации героический перелет самолета «Родина» в 1938 году из Москвы на Дальний Восток. Вынужденный парашютный прыжок мужественной женщины. Скитания Марины в тайге, голод… Потом — радостная встреча штурмана с командиром корабля Валентиной Гризодубовой и вторым пилотом Полиной Осипенко. Потом пришла слава. Гризодубова, Осипенко, Раскова — их имена долго не сходили со страниц наших и зарубежных газет. Письма, телеграммы, интервью… Надо быть очень умным человеком, чтобы выдержать лавину обрушившейся славы и чтобы не закружилась голова. Выдержали все трое — какими были, такими и остались: собранными, деловыми, готовыми к любому заданию. Я встречала Марину Раскову на собраниях, вечерах, бывала у нее дома, когда Танюшке — ее дочурке было 3-4 года. Жили они в коммунальной квартире. Теперь, в 43-м встретила стройного тоненького полковника авиации в военной форме — гимнастерке и брюках, заправленных в маленькие сапожки. Марина постриглась.
— Здравствуй, Марина. Как ты похожа на мальчишку!
— Здравствуй, Танюша. Некогда на фронте возиться с прической, а пучок мешает носить пилотку.
Крепко обнялись, потом уселись втроем — Марина, ее муж и я — на старой московской тахте, и пошла у нас долгая задушевная беседа. Она рассказывала о девушках своего полка, о полетах, бомбежках. В ее полку — бывшие аэроклубовки — студентки МГУ, профессиональные летчицы. Все время рвутся в боевые полеты.
По дому хлопочет пожилая женщина — тетя Марины. Ее мама и дочь в эвакуации. Она мечтает их увидеть, обнять и просит:
— Помоги мне, Таня! Ты депутат, тебе не откажут. Попроси, чтобы маме с Танюшей дали пропуск на въезд в Москву. Я тогда буду за них совсем спокойна.
Обещаю. И обещание выполняю. Вскоре желанный пропуск отправлен в Васильсурск. Анна Спиридоновна и маленькая Танюша дома.
А через некоторое время мне передают срочный вызов к председателю исполкома Моссовета Пронину. Прихожу. В кабинете полковник авиации, героический летчик АДД (авиации дальнего действия) Валентина Гризодубова и еще какой-то товарищ.
— Валя, что случилось? Почему плачешь?
— Погибла Марина Раскова. Ее и экипаж ищут. Как в киноленте проносится недавняя встреча. Пронин говорит:
— Гризодубовой и вам поручается пойти в семью Расковой и сообщить о ее гибели.
Идти недалеко. Но как тяжелы эти шаги… Звоним — открывает Анна Спиридоновна. Она рада и удивлена нашему появлению. Маленькая Таня пристально всматривается мне в лицо, кидается на шею с криком: «С мамочкой что-то случилось?!»
Обнимаю сжавшуюся в комочек девочку. Валя как может успокаивает мать. Но чем мы можем помочь в такую трагическую минуту! Разве придумал кто-нибудь те самые слова…
Встречали Марину на Белорусском вокзале. В товарном вагоне на еловых веточках стоял простой дощатый гроб. Прощались в большом зале гостиницы «Советская». Похоронили Марину Михайловну Раскову с воинскими почестями у Кремлевской стены.
Уже в 1968 году позвонила мне Гризодубова:
— На днях исполняется тридцать лет со дня перелета «Родины». Приходи, Татьяна.
— Конечно. Непременно.
Вечер состоялся в клубе летчиков Военной академии имени Жуковского. Собрались юное поколение летчиков и те, кто стоял у истоков советской авиации: Михаил Михайлович Громов, Владимир Константинович Коккинаки, Анатолий Васильевич Ляпидевский, Михаил Васильевич Водопьянов, Александр Васильевич Беляков…
Валентина Гризодубова в гладком темном платье, огромные глаза приветливо улыбаются. Из них троих она осталась одна — погибла Полина Осипенко, погибла Марина Раскова. Впрочем, нет… на этом вечере они тоже присутствовали. Они смотрели на нас с экрана — боевые юные комсомолки. Они улыбались, говорили нам приветственные слова.
Уже прощаясь, встречаю молодую красивую женщину. Она быстро подходит, крепко обнимает меня… Так вот ты какая стала, Таня Раскова. А этот стройный мальчик рядом с ней?.. Внук Марины Расковой.
10
Линии метро все увеличивали и увеличивали свою протяженность под московской землей.
В январе 1944 года вступила в строй новая трасса — от Курского вокзала до Измайловского парка. Новые семь километров стальных путей. Четыре станции, сверкая огнями и мрамором колонн, радовали москвичей — «Бауманская», «Электрозаводская», «Семеновская», «Измайловская»…
12 мая бригада Ивана Гудоренко и Степана Милюкова, шедшие навстречу, обнялись под землей. Это была первая сбойка на новой павелецкой линии. Через сорок дней коллектив строительного участка-5, которым руководила молодой инженер Софья Киеня, одна из отважных девушек-первостроителей, вышел на трассу перегона Павелецкая — Серпуховская. Здесь они смонтировали первое кольцо тюбингов.
Памятные августовские дни сорок четвертого. Знаменательный месяц знаменательного года. На фронтах Великой Отечественной войны завершилось изгнание фашистских орд с советской земли, освобождены временно оккупированные территории. У нас под землей тоже шло свое сражение.
28 августа бригады Балабанова и Барышникова уложили первое станционное тюбинговое кольцо четвертой очереди метро. Весь Метрострой поздравлял их с большой трудовой победой. Им посвятили такие стихи:
Барышникову, Барабанову
И Колоколову — салют!
За завершенный ими планово
Стахановский, блестящий труд…
У них победа налицо:
Готово первое кольцо!
Чтобы не возвращаться позже к этой действительно уникальной Кольцевой линии (она связывает воедино все подземные стальные магистрали), познакомлю вас с ее строительством. Оно велось на протяжении почти шести лет. Началось в августе 1944 года, замкнулось Большое кольцо в марте 1953 года.
По своим масштабам сооружение Большого кольца грандиозно. Протяженность его двадцать километров. Оно связывает восемнадцать районов столицы и семь крупнейших вокзалов: Курский, Ленинградский, Казанский, Ярославский, Белорусский, Киевский, Павелецкий. Станции Большого кольца соединены переходами и эскалаторами с ранее построенными подземными вокзалами, и пассажиры, не заезжая в центр, могут пересесть по Кольцевой линии на радиальные.
Тоннели «кольца» в четырех местах проходят под руслами рек Москвы и Яузы, а также водоотводного канала. На трассе построено 44,4 километра тоннелей, вынуто два с половиной миллиона кубических метров грунта, уложено около четырехсот тысяч кубических метров бетона и железобетона и четыреста шестьдесят тысяч тонн чугунных тюбингов.
Вот что такое Большое кольцо. Пройдет немного времени, и начнется строительство нового «колечка». По своим масштабам оно будет примерно в три раза больше «Большого кольца».
…Мне везло на хороших людей. На тех, которые не только сами по себе были личностями, но и людьми, постоянно, независимо от себя наполнявшими смыслом жизнь и труд всех, с кем они соприкасались. Одним из них был Александр Иванович Барышников.
Позволю себе небольшое отступление в сегодняшний день. В 1973 году метростроевцы отмечали восьмидесятилетие Александра Ивановича Барышникова. Сорок из них он был нашим старшим другом на Метрострое, преподавателем в МИИТе. Тоннелестроению он отдал все свои силы, знания и большой опыт.
И вот мы на станции Полушкино. Тропинка ведет к его домику, затерявшемуся среди вековых деревьев. У порога встречает нас ласковый радушный хозяин — Александр Иванович.
Все поколения метростроевцев знают этого высокого, красивого человека — крупнейшего инженера-тоннельщика Советского Союза… Редкой души человек. Рядом с ним всегда хорошо и надежно. Без брани, без шума делал он дело и только в самую трудную минуту мог сказать: «Черт возьми, как плохо… Черт возьми!..» Дальше «черта» — никогда!
Когда начиналась стройка, Барышникову поручили сложнейшую по конструкции односводчатую станцию «Библиотека имени Ленина». Уникальные своды этой станции, возведенные на заре метростроения, до сих пор поражают специалистов своей законченностью и совершенством.
Когда образовалось узкое место на «Дзержинке» — прорвал плывун,- руководителем работ назначают Барышникова. Позднее, в годы войны, когда пришла пора восстанавливать тоннели на Кавказе, Дальнем Востоке, Сталинграде,- везде старшим экспертом и консультантом назначался наш Александр Иванович. И вот сегодня он, постаревший, но не старый человек, обнимает нас- своих товарищей по труду, своих бывших учеников. Ласково прижимает к сердцу светящуюся шахтерскую лампочку — подарок от нас, ветеранов Метростроя.
— Подросли вы еще, товарищи,- добродушно посмеивается над нами Александр Иванович.
Что верно — то верно. Вот они, его ученики: Юрий Евгеньевич Власов — начальник Главтоннельметростроя, Юрий Анатольевич Кошелев — начальник управления Метростроя, Анатолий Степанович Луговцев — начальник Метрогипротранса… Кажется, что воспоминаниям не будет конца… не так уж часто встречаемся мы вне работы… но что я слышу — видимо, заложено это в самой природе нашей, не можем мы надолго отвлечься от своего дела.
— Александр Иванович,- говорит Кошелев,- есть один очень сложный вопрос о сооружении тоннелей под каналами. Можно мы к вам на днях заглянем на консультацию?
— Конечно,- отвечает уважаемый ветеран.- не только можно, но даже нужно! Я буду счастлив, если смогу быть полезен своим молодым друзьям.
Глядя на его красивую голову, слушая его твердый голос, я подумала, что вдохновение и счастье у настоящего человека — понятия очень близкие. Такой человек живет не сам по себе. Его судьба тесно связана с судьбой того дела, которому он служит.
11
…Эту главу я начала летом 1941 года, закончу ее весной 1945. Страна отмечала четверть века Азербайджанской республики. В Баку приехали представители всего многонационального советского народа, в том числе делегации из Москвы и Ленинграда. Приехал в Баку и Михаил Иванович Калинин. Все проходило необычайно тепло, сердечно и интересно. Такого «большого всесоюзного собрания» не было уже давно — с самого начала войны.
Яркую незабываемую картину являло собой Каспийское море и стоящая на нем морская флотилия. Михаил Иванович на катере объезжает корабли и приветствует моряков. Над морем далеко разносится мощное «Ура!» Гремит музыка. Вечером седой Каспий еще больше похорошел, озаренный разноцветными огнями.
После торжественного заседания поздно вернулись в гостиницу — не хотелось покидать оживленные улицы Баку. Настроение было приподнятое, по всему чувствовалось, что победа близка. Долго ходим с товарищами у моря и никак не можем расстаться — уж очень хорош теплый майский вечер. Но пора… Завтра новый день, новые встречи.
Засыпаю мгновенно. Снится мне, что иду я какими-то длинными коридорами, кругом стены, никаких дверей и только впереди не то окно большое, не то дверь, ярко освещенная солнечным светом. Я иду, на душе у меня светло и тихо, несмотря на то что за спиной слышится какой-то страшный грохот. Но мне почему-то не страшно. Просыпаюсь от сильного стука в дверь.
— Кто там?
— Просим срочно выйти Таню Федорову! — голос незнакомый. Набрасываю халат и открываю дверь.
— Что случилось?!
Меня обнимает какой-то усатый военный и крепко целует.
— Вы с ума сошли,- сердито говорю, пытаясь вырваться из его медвежьих объятий.
— Сошел с ума,- охотно соглашается он и снова целует меня.- Ты сейчас тоже сойдешь с ума: война кончилась, понимаешь, поздравляю с победой. Очень хотел сказать вам первой.
Тут уж я его целую и бегу по коридору:
— Вставайте все… Вставайте! Война кончилась!..
Распахнулись двери. И все, кто в чем: в пижамах, халатах, а то и просто в трусах, сгрудились в коридоре. Мы целуемся, плачем, смеемся. Потом огромной толпой, а в гостинице жила почти вся делегация, побежали в большой ресторанный зал. Кто-то нашел вино. «За нашу победу!» Подняли на эстраду знаменитого пианиста Льва Оборина и попросили: «Играй «Барыню». И, знаете, играл! А мы танцевали кто во что горазд.
…Спать не ложились. Пошли на берег Каспия, куда, казалось, высыпал весь Баку от мала до велика,- и гуляли до самого отхода поезда. Сколько радости и счастья! Передать — невозможно!
