С чего начиналась шахта
Никогда, ни в одной стране молодежь не работала так разнообразно и успешно, как она работает у нас в Союзе Социалистических Республик.
Максим Горький
1
Детство и юность моего поколения — голодное, босоногое, но удивительно интересное и боевое…
Недавно, шагая с друзьями из Дворца культуры Метростроя по Костомаровскому переулку, мы остановились у маленького, вросшего в землю домика.
Около него работал бульдозер. Несколько ловких маневров мощной машины, и двор огромного многоэтажного дома был очищен.
— Вот и убрали развалюху,— заметил кто-то.
Ну что ж, правильно. Для кого-то маленький домик оказался старым хламом, а для меня это был памятный кусочек детства. Именно здесь я родилась, здесь были сделаны первые самостоятельные шаги, вот по этому, чужому теперь двору, возле этого флигеля. Отсюда в 1918-м, забрав троих детей, наша мама увезла нас в Саратов, а потом в донскую деревню, чтобы спасти от голода. Отец рано умер, и на долю нашей мамы, тогда еще совсем молодой, выпало немало горя…
…Село Турки, где мы поселились, расположено на красивых холмах. Внизу река Хопер, что впадает в Дон. Много садов. Здесь тоже было голодно, но не так, как в центре России. Есть жмых, иногда кукурузный (рыжий-рыжий) хлеб. Мама печет лепешки из картофельных очисток. Что такое сахар — мы не знали, но зато как вкусна и сладка печеная свекла! Печь топим шелухой от семечек — их целые груды, недалеко маслобойный завод.
В центре села каменное длинное здание — это больница. Мама работает там счетоводом, а старшая сестра Нина в регистратуре. У нас комната в помещении больницы, большая, хорошая, но рядом палата душевнобольных. Они так страшно кричат, а иногда и воют, что мы с братишкой Толей забираемся в дальний угол комнаты и в страхе сидим и ждем, когда придет мама или Нина.
Маме кастелянша больницы дала два старых серых ветхих одеяла. Из них нам сшили пальто на вырост, а на ноги мама вяжет нам из веревок «ботинки» и подшивает их войлоком. Зиму я не любила — холодно, голодно, жутко. Зато летом совсем другое дело. Под окном огромная, как кружево, черемуха. Разбросает свои ветви — будто обнять хочет. У каждого из «больничных» ребят (так нас звали в деревне) своя любимая ветка. Объедались черемухой, яблоками и всякой всячиной, что растет на деревьях, грядках, в полях и лесу.
Мама!.. Почти у каждого она самая лучшая, но наша мама — особенная. У нее острый ум и крутой, твердый характер. Она презирает лесть, зависть, подхалимство, неискренность. Поэтому люди, дружившие с ней, очень на нее походили: тоже скромные, умные, с добрым сердцем — готовые поделиться с ближним последним куском.
А какая она была красивая. Она умерла 83-х лет. В больнице соседки по палате спрашивали, глядя на ее гордую голову с чудесными пышными, коротко остриженными волосами и лицо с характерными волевыми морщинами у переносицы и губ: «Вы, наверное, артистка, очень вы на Ермолову похожи?»
Да… не в то время она родилась. Если бы на полвека позже… Она была одаренной, любила книги, очень любила театр. В деревне в клубе играла в любительских спектаклях — Ларису в «Бесприданнице» Островского, Марию Антоновну в «Ревизоре» Гоголя.
Мы, ее дети, всю жизнь дружившие с книгой, все вместе не прочли, наверное, столько, сколько прочитала наша мать. Даже в больнице, тяжело больная, она читала Макаренко «Флаги на башнях». Она горячо любила этого педагога и писателя и любовь эту передала детям и внукам.
…И вот умирает наша мама… я сижу у ее изголовья, держу за руки, целую их. Мне врачи говорят, уже все… остались последние минуты, она без памяти. Я шепчу: «Мамуля, я с тобой, если ты слышишь меня, пожми мне тихонько руку…» и вдруг безжизненная мамина рука в последний раз затрепетала в моих ладонях. А потом мама ушла. Ушел мой самый добрый, строгий и умный друг. Самый близкий, самый дорогой.
…Брат Толя на два года постарше. Мы друзья. Вместе играем, лазаем по садам за яблоками, ходим на Хопер. Часть лесной и полевой добычи приносим домой — для мамы и Нины. У нас всегда все делилось поровну. Очень дружно жили, и потому для нас с Толей оказалось полной неожиданностью свадьба Нины. Как это так, она уйдет от нас в чужой дом, к чужим людям! Спросили у мамы. Она неожиданно для нас рассмеялась и ничего не ответила. Ну, если мама спокойна и не волнуется, значит, все в порядке и нам тоже волноваться нечего.
В селе Турки с незапамятных времен сохранился такой обычай — приданое невесты выставлять напоказ народу. А что «выставлять» нашей Нине? У нас ничего нет. Мама сшила невесте ситцевое платье и подарила корзинку с книгами. Вот и все. «Спасла» нас от позора бабушка жениха. Она как-то вечером приволокла к нам огромную перину… Невеста оказалась не такой уж бедной, как про нее говорили на селе…
Теперь у Нины пятеро детей — Станислав, Надежда, Людмила, Анатолий, Татьяна. Когда из исполкома ей прислали поздравление и извещение о том, что она награждена «Медалью материнства», малыши купили ей в подарок коробку пудры (а она никогда в жизни не пудрилась), прибежали на работу с радостным криком: «Мама, тебе за нас медаль выдали!»
Многое пережила моя сестра. Смерть мужа — хорошего человека. Как трудно было ей одной поднимать пятерых детей. Ничего, выстояла. И теперь счастлива, без всяких «но»… Счастлива детьми и внуками.
Вот мы с братом у нее на дне рождения. Сидит она у праздничного стола в окружении детей — все пятеро налицо. Все отличные ребята. Станислав, майор запаса, работает в Воронеже на одном из заводов. Прилетел. В день рождения он должен обнять мать. Она — скупая на слезу — все-таки не выдержала, увидев его, красивого, статного на пороге. «Стаська, родной ты мой!» Обняла, заплакала. Рядом Надя — ласковая, заботливая, Мила, Толя, Танюшка. Все — коммунисты и комсомольцы. Трое — инженеры, двое — техники. Тут же внуки Алик, Слава, Иришка, Нина, Оля и синеглазая Анютка. Нет Маришки, но она прислала бабушке поздравление и с днем рождения, и с «присвоением нового звания» — прабабушки. Еще Иришка и Инночка появились в третьем поколении нашего рода.
Трехлетний Игорь спрашивает: «Хочешь, бабуся, я тебе спою песню крокодила Гены? — и тут же запевает басом.— к сожаленью, день рожденья только раз в году»…
Нужно ли спорить с крокодилом Геной? Конечно, к сожалению, потому что уж больно редко встречаемся все вместе — все дела да дела,— а какое это счастье собраться вот так дружной семьей.
…В деревне я пошла в школу. Она далеко, но разве нам страшны расстояния. На уроки и с уроков гурьбой бежали по полю и оврагам. Учитель был строгий, даже бил линейкой. Но потом и здесь правда восторжествовала, появился в школе справедливый Антип Григорьевич. На внимание, ласку люди, даже самые маленькие, всегда отвечают взаимностью. Что идет от сердца — доходит до сердца. Мы очень любили своего учителя и старались помочь ему, чем могли. Прежде всего тем, что хорошо учились.
Однажды в наши Турки нагрянула антоновская банда. С гиком и свистом носились бандиты по селу, убили несколько человек — активистов из сельсовета и подожгли деревню со всех сторон.
В 1972 году, вы помните, было страшно жаркое лето, в Подмосковье начались пожары. Даже на Москву накатывали волны серого дыма и гари. Мощная техника, брошенная на борьбу с огнем, опытные люди победили стихию. Мне в эти дни вспомнился тот далекий страшный день в Турках. Пылают хаты, покрытые соломой, ветер усиливает огонь. Пожарных средств не было никаких. Обезумевшие от ужаса люди кидались в огонь, пытаясь хоть что-нибудь спасти. Но где там!
На главной улице села растянулась шеренга людей. Тут и стар и млад. Из Хопра и колодцев ведрами по цепочке передается вода. Кто-то рушит соломенные крыши. С диким ржанием по селу несется лошадь, запряженная в телегу, на которой с трудом держится бочка воды.
Мама с Ниной в это время были в городе Балашове. Больные из палат — кто убежал, а кто уполз в поле. Мы с Толей схватили единственную ценность нашего дома — медный пузатый самовар и спрятались вместе с другими детьми в часовне. Она не сгорит, она каменная. Но там покойники — и нам жутко. Все мы дрожим от страха. Вдруг, как в сказке, откуда ни возьмись, подоспели красноармейцы. Они захватили многих бандитов, помогли отстоять от пожара некоторые дома.
…Долго еще стоял угар и черный дым над селом и убитые горем люди копались на пепелищах…
И вот, что такое Советская власть, что такое союз рабочих и крестьян, я впервые осознала в раннем детстве, в то далекое и тяжелое время. Рабочие-горожане, Красная Армия пришли на помощь погорельцам. Весело застучали топоры, запели пилы. На глазах росли избы, да еще краше, чем прежде. Отремонтировали всеми любимый народный дом — место общих собраний, торжеств, вечеров, спектаклей. Он стоял в центре села на площади. Перед ним в праздники устраивались ярмарки с каруселями. На лотках — детская отрада: петушки, пряники.
Никогда в жизни не забуду этот небольшой, с виду неказистый дом. Он памятен и дорог моему сердцу! В 1925 году здесь нас приняли в пионеры! Нам, ребятам первого сельского пионерского отряда, повязали красные галстуки. Мы дали торжественное обещание «верно служить делу рабочего класса». Наш первый пионерский отряд идет по селу, впереди красное знамя. Толя — горнист, Вася — барабанщик, а я — запевала. И песня-то какая:
Взвейтесь кострами,
синие ночи.
Мы пионеры — дети рабочих.
Близится эра
Светлых годов.
Клич пионеров —
Всегда будь готов!
Именно в первом своем пионерском отряде я поняла, что такое коллектив, дружба. Нам сказали: «Вы молодые хозяева страны, вы за все теперь в ответе, вы должны все уметь!» с этим чувством я жила и живу до сих пор. Советская власть — это мы. Мы за все в ответе, мы должны все уметь: мир и интернациональная дружба — основа нашей жизни!
…Шли годы. Мы вернулись в Москву. Живем на Гоголевском бульваре, дом 14. Не в том доме, где теперь шахматный клуб и где вместе с другими я заседаю в Центральном совете по комплексу ГТО под председательством космонавта А. А. Леонова, а во дворе. И сейчас стоит, прижавшись к стене, это старенькое двухэтажное строение — бывшее семейное общежитие. Кухни в доме не было. Бегали с кастрюлей варить суп в соседний подвал. Но мы рады, мы снова у себя в Москве. Мама работает заведующей канцелярией Верховного суда РСФСР. Председатель Верховного суда — соратник В. И. Ленина Петр Иванович Стучка.
Я рада и счастлива, что мне довелось видеть этого изумительного человека, кристального коммуниста, прах которого покоится на Красной площади, у Кремлевской стены. Стучка был высок и худощав. Седые волосы коротко подстрижены. Одевался Петр Иванович более чем скромно. Однажды произошел с ним такой случай. Ранним утром, идя по Гоголевскому бульвару на работу, он присел на скамейку отдохнуть, а шляпу положил рядом. И вдруг, к великому своему смущению, увидел, что какая-то сердобольная старушка, проходя мимо, перекрестила его и положила в шляпу копейку. Он об этом случае тут же рассказал матери и заверил, что сбережет эту трудовую старушкину копейку.
Первое время нам в Москве все казалось удивительным. Теснота улиц. Извозчики. Спешащие куда-то люди. На траву не разрешалось ступать, она называлась газоном. Бегать на бульваре тоже нельзя было. Когда мама поехала с нами как-то в воскресенье за город, мы не смели сойти с дороги на лужайку. Мама сначала ничего не поняла, а потом рассмеялась и сказала: «Здесь можно бегать по траве сколько душе угодно!»
Мой новый пионерский отряд — при Верховном суде, по месту работы мамы, и, конечно, без нашего участия не проходило там ни одного вечера. Мы видели и слышали великих Собинова, Нежданову, Обухову, Лемешева, Пирогова, Козловского и других, часто в то время выступавших в клубах столицы.
Училась я в школе на Арбате. И случается же такое в жизни — когда настало время строить транспортный тоннель, мне лично пришлось сносить свою школу. Не сговариваясь, по какому-то «шестому» чувству, пришли попрощаться со своей старой школой многие ее бывшие ученики. Все мы повзрослели, у каждого свои заботы, а тут, как дети, взявшись за руки, стояли молча, прощаясь со своим детством, врачи, инженеры, домашние хозяйки.
И снова мы живем в другом доме, он тоже во дворе, и тоже почти сарай. Перед нашими окнами особняк. В нем жила большая балерина Айседора Дункан. Она руководила студией молоденьких балерин. Их называли «босоножками». Потому что они выступали без балетных туфель. Новая моя школа рядом. Какой-то шутник назвал ее «Сборная-беспризорная № 25 ФЗС» (фабрично-заводская семилетка). У нас учится много детдомовских ребят. Они хорошие, отзывчивые и очень справедливые. Нам всем очень хорошо. Мы понимаем и любим друг друга. В школе чудесный хор. Мы с Зоей Шиповой редактируем стенгазету. Трудно быть редактором — даже с самым дорогим другом, с Зойкой, в конфликт вступать приходилось. Конечно, столовых и буфетов тогда в школе не было, да и денег «карманных» ни у кого из нас не водилось. Лучшая еда — черный хлеб с солью, а если еще немного постного масла… Нет слов. Об этом можно только мечтать.
Бывали у нас уроки труда. Мы спускались в глубокий подвал. Здесь в скупо оборудованной комнате мы учились пилить бруски, делать табуретки, вытачивать гайки и болты или просто уголки из металлических пластин. Сколько радости может принести пусть корявая, но сделанная твоими руками табуретка или выточенная гайка.
Политехнизация, к которой все время возвращается наша школа,— дело очень серьезное и нужное. Государственное дело. Мне кажется, что десятилетки должны выпускать специалистов, которые сразу же по окончании учебы могли бы начать работать. Кроме аттестата зрелости, они должны иметь профессию. Таких профессий — особенно для городского жителя — множество. Воспитатели детских садов (не обязательно только девушки), машинистки, стенографы, корректоры, секретари (квалифицированные, знающие делопроизводство, стенографию, машинопись), токари, слесари, шоферы, садовники, повара, кондитеры, водители трамвая, автобуса, троллейбуса… Многим это покажется уж слишком «приземленным». Но вспомните, какую жизненную школу прошли многие наши писатели, художники, крупнейшие ученые!
А если ребенок (18-ти лет),— возразите вы,— хочет стать физиком, поэтом, журналистом?.. На здоровье! Человек очень часто находит свое призвание не за партой, а вступив в жизнь.
Однажды, когда мы работали в своем школьном подвале, погас свет. Вначале, как и полагается, был дикий галдеж: девчонок дергают за косы, они визжат. Наконец мы угомонились и уселись около своего руководителя по труду Николая Ивановича Павлова. Он зажег огарок свечи и разговорился. Мы услышали его неторопливый рассказ о походах Первой конной, в которых он участвовал. Так вот почему он всегда ходит в старой кожанке, косоворотке, брюках, заправленных в сапоги?! Огромная копна черных волос оттеняла его бледное худое лицо. Он часто кашлял — видимо, голодная юность и суровые бои давали себя знать.
Кто-то из ребят спросил: «Николай Иванович, как вы думаете, кто из нас кем будет, когда вырастет?» Стало очень тихо. Он обвел нас своим добрым ласковым взглядом и сказал: «Ты, Лида,— модница, будешь обязательно хорошей портнихой, а ты, Шура, художником. Ты, Зоя, наверное, врачом». Зоя почему-то спросила: «А кем Таня будет?» Николай Иванович внимательно посмотрел на меня, погладил по голове и сказал: «Если бы ты жила, Таня, в старое время, то обязательно была бы революционеркой, а сейчас…» Загорелся свет. Николай Иванович поднялся: «Давайте, ребята, дружно работать. Ваша судьба сейчас в ваших руках»…
Прошел еще год. Наша школа выезжает на полгода в Крым, в совхоз. Мы будем работать и одновременно учиться, заканчивать школу. Это новое — совмещать учебу и труд.
Наша «сборная-беспризорная» ко всему готова! Мы ехали не в пионерлагерь сегодняшнего образца. Нам предстояло жить в бараках, спать на деревянных нарах. Мешки и наволочки, набитые соломой, отныне станут нашей, не очень мягкой, но вполне здоровой постелью. Ехали в Крым в общих вагонах. Перед дорогой выяснилось, что надо позаботиться о питании. Школьная делегация идет к наркому пищевой промышленности Анастасу Ивановичу Микояну. В составе делегации: директор школы, пионервожатый, от школьников и пионеров выбрали меня. Наркомат помещался тогда на площади Ногина. Дом большой, серый, с огромными коридорами и множеством комнат. Наркома нет. Сидим ждем… Наконец видим — по коридору, в кожаной курточке, как у нашего Николая Ивановича, быстрой походкой идет небольшого роста худой человек — это нарком.
Принял нас Анастас Иванович, похвалил за «храбрость». И вот результат — для школы отпущено пшено и тушенка.
Ехали мы гордые. Свой чайник, свои сухари, своя песня. И самое главное — сознание, что мы посланцы Москвы в деревню, мы пропагандисты новой жизни!
В совхозе нас встретили ласково. Быстро сколотили в амбаре нары. Во дворе построили навес, здесь столовая и классы. Распорядок дня строгий. С утра в поле и саду фруктовые деревья сажаем (наверное, теперь они стали очень большими), днем учимся.
Бывают и курьезы. То во время изучения теоремы Пифагора завизжит поросенок, прижатый кем-то из ребят под столом, или очумелый петух вспорхнет на стол под ребячий хохот. Но в общем-то все было здорово. Самодеятельность наша выступала на полевых станах и в совхозном клубе. С любовью и уважением относились к нам взрослые наши друзья. Совхозные ребята дружили с нами.
Синяя блуза — теперь это почти забытое понятие, а тогда, в 30-е годы, мы задорно пели:
Мы синеблузники, мы профсоюзники,
Нам все известно обо всем —
И вдоль по миру свою сатиру
Как факель огненный несем.
Ставили пьески и скетчи. Были у нас и свои солисты. Шура Терехина, теперь заслуженная артистка, впервые обнаружила свой талант на подмостках совхоза «Эшкене». Мои коронные номера — стихи Маяковского, особенно «Левый марш»:
Пусть,
оскалясь короной,
вздымает британский лев вой.
Коммуне не быть покоренной.
Левой!
Левой!
Левой!
Потом отчаянная лезгинка…
Сколько лет прошло со дня первого в моей жизни комсомольского собрания!.. Прямо на воздухе, под звездным южным небом, у стройных, вечнозеленых кипарисов Зою, Шуру и меня приняли в комсомол. Это было в июле 1931 года.
В Крыму за ударный труд я получила первую в своей жизни Почетную грамоту. Скромный маленький листочек бумаги, отпечатанный на машинке, подписали директор совхоза Юдин, секретарь партячейки Ковачик, председатель месткома Бедим.
Глубокой осенью вернулись мы в Москву! Загорелые, счастливые: мы работали — принесли пользу государству. Мы закончили семилетку и вступаем в самостоятельную жизнь. Куда идти, чем заниматься? Конечно, работать! Пора приобретать специальность и начать зарабатывать. Мама больна, пенсия небольшая. Ноги сами привели меня на улицу Усачева, дом 11. Здесь завод с загадочным названием «Каучук», при заводе есть школа ФЗУ. Решено: иду в ФЗУ «Каучука». Анатолий, братишка, тоже в ФЗУ. Но он уже заканчивает. Будет столяром. В доме это заметно. И старый стол стал как новый, и козлы — раскладушки, на которых спим, тоже не качаются. К матрацу — маминой постели — приделаны «ножки», пусть не полированные, но мама гордится делами сыновних рук. Сын уже кормилец, он получает 18 рублей. И у меня теперь стипендия — 14 рублей.
Толя наш — очень трудолюбивый и аккуратный — всегда делает все по плану. Он спортсмен. У него все расписано: когда и что надо сделать. Однажды в праздник подходит ко мне и говорит: «Знаешь, Татьянка, нам два дела осталось сделать — блины поесть и тарелки помыть, потом можно бежать на улицу».
2
…Завод «Каучук» тогда показался мне огромным, а его цеха — какими-то таинственными. Особенно каландровый цех — там медленно, но неумолимо вращаются валы — каландры. Не зевай и не сунь туда руку… Пугали сначала и громыхающий рукавный цех, и механические цеха.
Секретарь комитета комсомола, потомственный каучуковец Володя Прокофьев любил рассказывать нам, фезеушникам, историю завода. Здесь, оказывается, выступал великий Ленин. На заводе работают старые большевики, встречавшиеся с Владимиром Ильичем. Мы жадно слушали своего комсомольского вожака и смотрели на его правую руку — она почему-то в черной перчатке. Неужели попала в этот зловещий каландр?
Пока мы ученики. Мы учим, что такое кок-сагыз, тау-сагыз. Мы учим химию, математику, на переменках поем. Меня до сих пор спрашивают, откуда я знаю столько опереточных арий. Ничего удивительного — Театр оперетты был шефом «Каучука» и мы, ребятня-безбилетники, всегда висели на лестнице возле сцены и слушали молодых тогда Лебедеву и Качалова, Ярона и Аникеева.
Питались мы в заводской столовой, где ложки и миски выдавали на пропуск, где на обед постоянно — пшенный суп и не очень тушеная капуста и почему-то синяя мятая картошка — «пюре».
Это было сложное и трудное время. Широким фронтом шла индустриализация страны. Сельское хозяйство становилось на путь коллективизации. Распределение продуктов питания и промышленных товаров строго регламентировалось и выдавалось по карточкам.
Но нам хорошо! Мы уже почти рабочий класс. На практике познаем, что такое рабочая взаимовыручка, что такое рабочая критика, когда у прогульщика, стоящего перед товарищами по работе, багровеют уши и он не знает, куда глаза девать.
А до чего мы любили праздничные демонстрации! Особенно хорошо шагать по Москве в Первомай — весна! На нашей Усачевке у завода, задолго до начала демонстрации собирался веселый, дружный коллектив. Все с красными бантами. Наша колонна самая красивая. Огромные резиновые шары плывут в воздухе, и на них красные полотнища. Идем по улице Кропоткина, через Девичье поле, по Остоженке, вступаем на Манежную площадь, и вот она — Красная площадь.
…Все мы любили спорт. У нас в новом клубе «Каучук» прекрасный спортивный зал. Я — капитан волейбольной команды. Разве забудешь первые старты, когда мы, босоногие, рвали по Малым Кочкам стометровки и даже дистанции в тысячу метров. Тогда мы заслужили наш первый значок ГТО.
Иногда я задумываюсь над тем, откуда у нас, комсомольцев не очень сытых 30-х годов, было столько энергии, столько сил и боевого задора. Завод для нас — дом родной, его дела и заботы — наши дела. Чуть что случилось в мире — вся рабочая масса на митинг! Впереди молодежь.
Мы, подростки, тоже повсюду и со всеми. Старались хорошо учиться, хорошо работать. Когда шла подписка на заем, подписывались на всю зарплату. Кумиром был Владимир Маяковский. В сердца и умы наши на всю жизнь врезались его пламенные слова:
Коммунизм — это молодость мира, и его возводить молодым!
Я и года не проработала на «Каучуке», как в моей жизни произошло большое событие. Расскажу по порядку.
…Это было в 1932 году. В клубе «Каучук» звенят молодые голоса, вперебивку несутся песни и громче всех — «Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка…» Здесь собралась молодежь Фрунзенского района. Идет районная конференция.
Первая в моей жизни конференция. Мой комсомольский стаж исчисляется одним годом. Все кажется интересным, захватывает, волнует. Делегация наша большая — «Каучук» — ведущий рабочий коллектив района. Всегда и везде — правофланговый. Мы, фабзайцы, сидим стайкой: Соня Горбатова, красавица Тошка Пышкина, Павля Бенюш, Варя Артюхова, Туся и Лена Прушицкие.
Горячо, со знанием жизни комсомольцев-фрунзенцев выступает наш районный вожак — Сима Зимина. За ней на трибуне появляется тоненькая, маленькая Шура Мельникова и увлеченно говорит о пионерской работе, и я радуюсь за нее. Совсем недавно она была пионервожатой у нас в школе. Ее сменяет Боря Мельников, комсорг Гознака, потом Саша Филькович, с нашего «Каучука». Все говорят просто, без бумажек, очень искренне — каждый хочет рассказать о самом важном в комсомольской работе, успехах на производстве.
Стали выбирать райком и вдруг слышу: «Федорову». Я боюсь поднять глаза, наверное ошибка… но меня уже вызывают на трибуну, из зала кричат: «Расскажи о себе!» Рассказывать почти нечего — какая у меня биография?
Трибуна высокая, и я поднимаюсь на цыпочки. Рассказываю, что в пионеры принята в 1925 году, комсомолка с прошлого года. Учусь в ФЗУ, комсорг группы, а еще капитан волейбольной команды. Кричат: «Выбрать капитана!»
Выбрали…
Прибегаю домой радостная и испуганная.
— Мама, меня в члены райкома комсомола выбрали! Мама смотрит на меня испытующе и молчит, знает, что спрашивать не надо, сама до конца выскажусь.
— Я, понимаешь, очень горжусь и побаиваюсь. Стаж у меня комсомольский — всего ничего. Справлюсь ли я с комсомольскими поручениями-это же от всего завода в райком…
— Думай, и серьезно, как оправдать такое большое доверие, — говорит мама. — а справишься ли? Почему бы тебе не справиться? Приложишь старание. Да и более опытные товарищи помогут тебе…- Она засмеялась, поцеловала меня: — Садись ужинать.
Удивительный человек моя мама. Как она хорошо все понимает и как хорошо чувствует меня и мое душевное состояние… Долго не засыпала я в эту ночь. Лежала на раскладушке тихо-тихо с закрытыми глазами и думала.
О чем думается в бессонную ночь шестнадцатилетнему человеку? О том, что жизнь бесконечна и, если ее правильно построить, именно так и подумалось, «построить», можно очень многое успеть сделать. Что именно? Но вот тут полной ясности не было, и я сердилась на себя за то, что принадлежность к женскому полу мешает мне стать полярным летчиком или пограничником. Я представила себя в дозоре на границе, и у меня аж дух захватило… Ночь. Я лежу в густом ельнике. На мне шинель, фуражка, в руке карабин. Тишина такая, в ушах звенит… Шорох, снова шорох. Слабый хруст ветки… Нарушитель…
И тут мои мысли переключаются совсем на другое. Я вспомнила Анну Каренину. Красивую, обворожительную и несчастную. Думала о ней, как о существовавшем некогда человеке, а не литературном образе.
Потом я подумала почему-то, в кого влюблена наш секретарь райкома комсомола Сима Зимина и может ли вообще комсомольский или партийный руководитель влюбляться (позднее я уже знала, что могут), и… заснула.
Вскоре произошло и другое радостное событие: мы закончили ФЗУ и стали заводскими работницами. Зина и Шура — клейщицы, Тоня — мотористка, я — такелажница. Это нелегкая работа, но интересная и умная.
Как раз в то время у нас в цехе готовили стратостат. Ожидался новый полет в стратосферу. (Первыми в 1933 году поднялись высоко над землей Прокофьев, Годунов, Бирнбаум. Стратонавты покорили высоту в 19000 метров, открыв путь к звездам, путь в космос). Такелажники выполняют соединение гондолы с оболочкой, которая при наполнении ее принимает форму слегка вытянутого шара. Когда мы подходили к надутой оболочке и во время опробования заглядывали внутрь, даже оторопь брала — какая махина!
Мы видели храбрецов Федосеенко, Васенко и Усыскина. И не только видели. Они охотно беседовали с нами. Так мы узнали, что пилот Андрей Васенко и главный конструктор Павел Федосеенко — участники гражданской войны, Илье Усыскину ко времени полета исполнилось 23 года. Несмотря на молодость — он ученый, приват-доцент Ленинградского физико-технического института. «Наша цель, — говорили они, — подняться как можно выше»…
Жизнь и работа шли своим чередом. Комсомольские дела тоже. Волейбольная команда наша крепла. И соревновалась почти во всех спортзалах Москвы… Однажды в наш цех прибежал секретарь комсомольского комитета и велел всем комсомольцам собраться во время обеденного перерыва в Красном уголке — будет важное сообщение…
Обед свой мы проглотили на ходу. Бежим на собрание. И вот уже плотно обступили высокого худого паренька в синем комбинезоне. Он — необычайно серьезен. И серьезно рассказывает нам о совсем непонятном: в Москве собираются строить метро. Что это такое? Надо послушать… я с досадой оглядываюсь на хихикающих девчат. Те сразу смолкают.
— Я из горкома комсомола, — сказал паренек. — Чтобы построить метро — Метрополитен — нужно много людей. Работа тяжелая. Работать придется под землей. Объявлен призыв комсомольцев.
Вот что зачитал нам посланец горкома комсомола:
«Метрострой — строит весь комсомол, — таков лозунг, под которым мы отныне организуем и развертываем всю работу по вербовке комсомольцев в шахты и шефству над Метростроем.
Метро нуждается в проходчиках, крепильщиках, бетонщиках, но нам нужны такие крепильщики и бетонщики, которые сумели бы не только крепить и бетонировать тоннели, но и крепить дисциплину, цементировать рабочий коллектив, его волю к труду, его решимость выполнить план.
Кто должен пойти добровольцем на метро? Это должны быть наиболее самоотверженные передовые элементы московского комсомола, ибо мы считаем, что метро нужен не только строитель — метро нужен боец!«
Не сговариваясь, три девчонки, три недавних фабзайчонка — комсомолки Зина Максакова, Шура Лазарева и я подняли руки:
— Мы пойдем. Пишите нас.
3
«Пишите нас!» Московские ребята и девчата осаждали горком и райкомы комсомола. Но отбор был строгим — посылали прежде всего актив комсомола: секретарей, комсоргов, передовых рабочих.
…Комсомольские путевки на Магнитострой, Сталинградский тракторный, Автострой на Оке, Метрострой, как и ныне через сорок лет — на Сургут, КамАЗ, на целину, Липецкую магнитку, БАМ даются лучшим. Вместе с ними Ленинский комсомол вручает юношам и девушкам не только право на первостроительство — им вручается судьба стройки. Может быть, это звучит несколько возвышенно, но вся полувековая история наша — это пример беззаветного служения делу коммунистического строительства. Каждый человек, каждый завод и колхоз, каждый район, область вносит свой вклад в общее дело. И на протяжении вот уже девяти пятилеток советская молодежь показывает образцы трудового героизма.
В летописи Метростроя записано:
Май 1933 года — на строительство метро приходит первая тысяча комсомольцев. В июне — еще две тысячи. В сентябре — десять тысяч. Метрострой становится Комсомолстроем!
Наконец-то у нас в руках заветные комсомольские путевки, отпечатанные на узкой полоске бумаги. Нас троих «каучуковок» направили на одну шахту 31-32.
Бежим. Это близко. На Воздвиженке, только пройти Арбат. Прибежали. Ищем шахту, а ее еще нет и в помине. Нас приветливо встречают инженер Афонин, комсорг Вера Люшвина.
— Получайте спецовки, девчата, и айда на работу. Задача у нас пока простая: надо построить забор, огородить территорию, разобрать мостовую, снять трамвайные рельсы, сломать все эти небольшие дома, отвести канализационный коллектор — только после этого будем закладывать шахту.
Раз надо — значит надо! Мы и к этим боям готовы! Натягиваем спецовку и — на работу! Не все сразу получалось: конечно, булыжник разбирать было легче, чем ломать печную трубу. Ведь надо не только залезть на крышу, постараться не свалиться с нее, но надо с разбегу упереться в трубу плечом и завалить ее — ведь нельзя же по кирпичику разбирать — у нас слишком мало времени.
Когда усталые и чумазые шли мы с работы, прохожие спрашивали нас с удивлением:
— Откуда вы такие?
— Мы — метростроевцы!
Вот написала я «натягивали» спецовку, и самой стало смешно. Мы буквально тонули в огромных брезентовых куртках и брюках. Потом все подогнали, ушили, а что делать с сапогами — вместо 36-го-44-й номер — беда да и только! С каким шиком мы носили огромные шахтерские шляпы, в которых поначалу не было нужды.
Народу на стройке много. Нас разбили по сменам. Меня назначили бригадиром. В бригаде 23 человека. И сразу в ночную. Представьте себе проспект Калинина 30-х годов. Темная морозная ночь. Кругом полыхают костры — так мы отогревали мерзлый грунт.
Задание наше — разобрать трамвайные рельсы, выцарапать уплотненный и вмерзший в землю булыжник, сломать маленькие домишки: готовить площадку для проходки ствола. Мы делали все. Ставили заборы, грузили на повозки тяжелый булыжник, лезли на крышу — разбирали печные трубы, кровлю. Мерзли, до кровавых мозолей обдирали руки.
— Ничего, — подбадривает нас Михаил Александрович Терпигорев, — шахта, она всегда начинается с поверхности земли.
Наконец наступила удивительная жизнь — проходка ствола, проходка штолен.
На первых порах не хватало самых простейших инструментов, не говоря уже об отбойных молотках. «Воевали» между бригадами за «козу». Бригадир крикнет: «Давайте козу», а ее, тележку с длинными стойками-рогами, для перевозки лесоматериалов, уже «увели»…
По вечерам учились. Узнали, что «марчеванка», «рошпан», «лонгарина», «верхняк», «лежан» — это элементы деревянного крепления при проходке.
Вот еще мудреное слово «фурнель». Записываем в тетрадку, сидя на бревнах, а инженеры Н. И. Литвин и Н. М. Эсакия нам диктуют: «Это вертикальная выработка, соединяющая верхнюю и нижнюю штольни». Написать легко, но ой как трудно даются все подземные выработки, сколько требуется ловкости, смекалки, мужества. Однажды при сооружении фурнели чуть не убило нашего знаменитого бригадира Лешу Яремчука. Но все обошлось. Недавно Яремчук вспоминал: к нему в забой пришла группа ученых и инженеров — хотели осмотреть «структуру» грунта. Алексей, весь в мыле, сверкая своими огромными карими глазами, предупредил гостей: «Уходите, здесь опасно, показался плывун. Видите, и пакля, и солома, и даже телогрейки — все пошло на конопатку забоя». Один дотошный гость все же решил посмотреть «структуру» и потянул телогрейку, а оттуда как ухнет лавина…
Свою станцию имени Коминтерна1 мы сооружали лопатами, кайлами, породу грузили в огромные бадьи.
В бригадах проходчиков было по одной девушке — Зина Максакова в бригаде Сергея Кочергина и я у Мити Банькина. (Наш ветеран Клавдия Карташова — тоже первостроительница — встретила на улице имени Абакумова в Лоси пожилого человека. Лицо его показалось ей знакомым. Она невольно остановилась: «Скажите, пожалуйста, вы не работали у Федоровой на двадцатой?» — «Нет, — ответил улыбаясь прохожий, — не я у нее, а она у меня в бригаде работала, на шахте 31-32. Давненько все это было…») Вместе с ребятами разрабатывали и грузили породу. Гоняли по штольням вагонетки, заготавливали и устанавливали мощное крепление. Научились пилить, орудовать топором и лопатой, как заправские мастера.
Недавно заходит ко мне в управление пожилой человек, останавливается посреди кабинета, не обращая внимания на присутствующих, добрыми повлажневшими глазами смотрит на меня и взволнованно спрашивает:
— Таня, а ты помнишь, как мы откапывали тебя в забое?
— Миша? Миша, это ты?! — мы не виделись более 30 лет со своим напарником по бригаде Михаилом Тартынским. Он потом много объездил строек, был шофером — приехал в Москву и, конечно, зашел на Метрострой.
Такое не забывается! Мы готовились к сбойке. Идущие навстречу проходчики тоже ждали этого радостного момента — встречи под землей. Но не знали тогда ни мастер, ни бригадир, что один из забоев надо было остановить.
…Ставили очередную раму крепления. Лежан не подходит — я стою в лотке и подбираю грунт, орудуя совковой лопатой. Ребята ставят крепление, заводят огромный, тяжелый, в обхват лежан. Вдруг раздается страшный треск,
1 Теперь Калининская.
На секунду мелькают силуэты наших соседей, свет гаснет… а знаете, что такое шахта без света? Это страшно!
Обрушившимся грунтом меня и прихватило. Но все обошлось. Меня быстро вытащили из-под осыпавшейся породы. Старый донецкий шахтер — наш мастер Андрей Петрович Шнейдер сказал: «Ну, Танюха, жить тебе сто лет».
В те первые годы на каждой строительной площадке была своя бетономешалка, и не одна. Сюда завозили цемент, песок. Щебенку готовили частенько сами — на огромных, зубастых камнедробилках. Среди сотен бетонщиков Метростроя гремела слава бригад, которые возглавляли девушки. На «Кропоткинской»-бригада Люси Львовой и Клавы Васильевой. На станции имени Коминтерна — Оли Помяловой, в «Охотном ряду» — Сони Ибрагимовой, Оли Фроловой, Маши Грабуздовой, Шуры Макаровой, Пани Масловой и Саши Ефремовой.
Работала бригадиром бетонщиков и я. Тяжелая это работа, очень ответственная.
Сколько труда, сколько души вложено в каждый метр станции имени Коминтерна. В стену ее, что была самой первой нашей станцией, мы в коробочке из-под леденцов замуровали записку, на которой расписались всей бригадой.
Может, когда-нибудь при реконструкции потомки наши найдут весточку девушек из далеких 30-х годов и вспомнят тех, кто добровольно, с горячим комсомольским сердцем провел свою юность под московской землей.
4
Как «многих нет теперь в живых, тогда веселых молодых…». Погиб во фронтовом Ленинграде Иван Георгиевич Зубков…
…В бригаде перекур. Только-только закончили крепежные работы. В забое появляется огромный голубоглазый детина в чесучовой рубахе. Не глядя на нас, он схватил кувалду и, как былинный богатырь, стал размахивать ею то влево, то вправо: проверять качество крепления. Умаялся. Убедившись, что все хорошо закреплено, с довольным видом присел на бревно рядом с нами и сказал:
— Я главный инженер шахты. Фамилия моя Зубков.
Окинул всех нас взглядом и обратился ко мне (я была одна девушка в бригаде):
— Девчушка, сбегай-ка в контору, принеси табак, я забыл его у себя на столе.
«Девчушка» не сдвинулась с места и покраснела как рак. Ребята с интересом наблюдали: «Что-то будет?»
— Комсомол позвал нас метро строить, а не за табаком бегать, — выпалила я одним духом.
В забое стало тихо. Иван Георгиевич захохотал. Засмеялась и вся бригада. Нашим ребятам только дай повод! Зубков же нежно положил свою большую руку мне на плечо:
— Как зовут тебя, сердитая девчушка?
— Таня!
— Молодец, Танюша.
…За год до окончания войны начальник Ленинградского Метростроя, генерал, Герой Социалистического Труда Зубков прилетел в Москву. Он был гостем Метростроя. Сидел среди нас красивый, статный, окруженный друзьями. Клавдия Ивановна Шульженко пела, как она сказала, только для Ивана Георгиевича «Синий платочек» и другие песни.
— Дочку свою, — сказал мне Иван Георгиевич, — я назвал Танюшей. Приезжай. Познакомлю.
…Жизнь Ивана Георгиевича заслуживает большой книги, а я расскажу только о том, что услышала от него в ту памятную последнюю встречу.
Начальником Ленинградского Метростроя Ивана Георгиевича Зубкова назначили в 1940 году. Вместе с ним уехало триста московских метростроевцев. (Забегая вперед, скажу, что, когда я приехала в Ленинград в 1971 году, чтобы вручить медаль «Ветеран Метростроя» своим друзьям-первопроходцам, ветеранов я застала только 39).
Ленинградцами стали Николай Краевский, Дмитрий Большаков, Лев Аронов, Сергей Алтунин, Ваня Демин, Николай Селиверстов и многие другие. Знатные бригадиры проходчиков Николай Краевский и Вазых Замалдинов в шахте с секретарями горкома комсомола Сергеем Лукьяновым и Александром Шатириным. 1934 г.
Знатные бригадиры проходчиков Николай Краевский и Вазых Замалдинов в шахте с секретарями горкома комсомола Сергеем Лукьяновым и Александром Шатириным. 1934 г.
Предполагалось тогда в городе Ленина построить первую линию длиной в 17 километров с двенадцатью станциями.
Быстро сформировался Ленметрострой, и за пять месяцев сорок первого года было пройдено пятнадцать вертикальных стволов, начали сооружение горизонтальных подземных выработок, уложили четырнадцать тысяч кубометров бетона… Летом все шахты пришлось затопить, законсервировать. Началась война. Строители стали солдатами.
Метростроевцев бросали на самые острые участки фронта. На кровавом пятачке Нижней Дубравки они переправляли тяжелые КВ через Неву на плотах, которые сами и строили. В Дорогу жизни через Ладогу тоже вложен их немалый труд…
…Сотни строителей, которыми руководил Зубков, были награждены орденами и медалями. Он сам получил второй орден Красного Знамени, а вскоре Ивану Георгиевичу присвоили звание Героя Социалистического Труда.
Летом 1944 года генерал Зубков приехал к нам в Москву на Метрострой. Много было переговорено в тот памятный июньский день 1944 года. Он мечтал, как после окончания войны снова будет строить Ленинградское метро, звал нас с товарищами в гости.
Мечтам его не дано было сбыться. Он погиб 28 июня 1944 года. В тот день на маленьком самолете Зубков с воздуха осматривал разрушенный мост через Свирь близ Лодейного поля. Изношенная машина над самым аэродромом скапотировала и с двухсот метров рухнула на землю…
Я выполнила желание Ивана Георгиевича и с группой товарищей поехала в Ленинград, чтобы повидаться с ним последний раз, поклониться ему от всего нашего многотысячного коллектива, который он так любил и которым так гордился. Он всегда говорил: «Любовь моя — Метрострой!»
Герой Социалистического Труда Иван Георгиевич Зубков. 1944 г.
5
Как далеко увели меня воспоминания от шахты 31-32 на Волхонке (проспекте имени Калинина), шефом которой был Исполком Коминтерна. Они были нашими соседями — размещались в здании напротив Манежа у Боровицких ворот.
Помню — шефы пригласили нас на встречу с Георгием Димитровым. Было это в канун 17-й годовщины Октября.
…Георгий Димитров! Это имя олицетворяет собой беспримерное мужество, величайшую преданность идеям марксизма-ленинизма.
Его слова в зале фашистского судилища: «Если не хочешь быть наковальней — будь молотом!» — звучали как набат. Все честные люди земли боролись за его спасение, с радостью и ликованием встретили весть о его освобождении. Он в Москве… Коммунисты всего мира избирают Георгия Димитрова в руководство Коминтерном… и вот мы увидим его не на портрете, а лицом к лицу. Нас встречает молодая кареглазая женщина в белой блузочке, коротко остриженная. Это Стелла Благоева — дочь основателя Болгарской коммунистической партии Димитра Благоева. Много позже, в 50-е годы, Стелла Благоева была послом Народной Республики Болгарии в СССР, и мы не раз встречались как добрые-добрые друзья.
Открывается дверь — и на пороге Георгий Димитров. Мужественный и очень красивый. Приветливо улыбается. Димитров в шубе, меховая шапка зажата в правой руке. Темные, волнистые, откинутые назад волосы открывают сократовский лоб. (Усы появились намного позже.) Улыбается. И только в глубине глаз, как темная точка, таится боль от пережитого. Через много лет я увидела нечто похожее — и радость и боль одновременно — в глазах Анджелы Дэвис.
Прошло сорок лет с того дня, а я и сегодня слышу ласковый голос Димитрова, с мягким акцентом, вижу полную доброты улыбку.
Димитров рассказывает нам о Болгарии, о своем народе, который преданно и горячо любит русский народ. Всегда будет с советским государством. И только о процессе не хочет говорить: все это еще очень тяжело.
Недавно я была в Германской Демократической Республике. Берлин, Магдебург, Потсдам, Вернигероде. Масса интересных встреч. Одна особенно дорога — она произошла в Лейпциге. Спасибо нашим немецким друзьям, что так свято и бережно хранят они память о настоящем коммунисте Георгие Димитрове. Громадное здание в центре города, где в 1933 году нацисты устроили судилище над Димитровым, стало музеем его имени. Взволнованная хожу я по гулким залам. Вот здесь он мужественно сражался один против оголтелой фашистской своры и победил. Победил силой коммунистического слова, коммунистических убеждений, силой духа.
…На стуле, где он сидел во время процесса, огромный букет красных гвоздик. Сверху спускается символ революции — огромное Красное знамя.
В Москве, неподалеку от Кремля, есть площадь, в центре которой на постаменте высится могучая фигура великого друга советского народа Георгия Димитрова. В день открытия памятника я долго стояла у его подножия. Потом положила цветы и алую ленту с памятным знаком «Ветерану московского метро».
Вспомнилось, как в 1937 году в тот день, когда состоялись первые выборы в первый Советский парламент, Димитров пригласил меня к себе в знакомый дом на проспекте Маркса, в тот самый кабинет, где произошла первая встреча, и по-отечески поздравил меня с высокой честью — избранием депутатом Верховного Совета СССР. Он с улыбкой сказал:
— Танечка! Считаю тебя депутатом от Коминтерна.
Работники Коминтерна часто бывали у нас на шахте. Как-то по примеру московских предприятий они решили провести воскресник у нас на строительстве. Пришла большая группа во главе с Дмитрием Захаровичем Мануильским. Ему тогда было немногим более пятидесяти. Бодрый, крепкий, он взялся за дело с присущей ему энергией, и наши ребята весело поглядывали на него. К концу смены подсчитали, кто сколько выработал.
— У вас, Дмитрий Захарович, выполнение на двести процентов.
Сначала он обрадовался и возгордился, а потом засомневался:
— Танечка, вы все-таки мне объясните: правильно ли подсчитаны проценты, неужели с первого раза можно так выполнить?!
— То есть как это «так»? Это дело не простое, но кто приложит старания и умение, всегда перевыполняет дневное задание. Было бы выполнено — подсчитать дело нехитрое! Не сомневайтесь, Дмитрий Захарович.
Стелла Благоева стояла рядом и, покачиваясь из стороны в сторону, смеялась:
— Ну, вот и ты сомневаешься, — заметил Мануильский.
— Послушай, друг, ты что, забыл — я болгарка. Когда мы так качаем головой, значит «да, да, да!».
В те годы Дмитрий Захарович был секретарем Исполкома Коминтерна. Все свои силы большевика-ленинца он отдавал делу международного коммунистического движения. Для меня в то время казалось непостижимым — в свои пятьдесят два года тридцать два из них он был членом Коммунистической партии.
Никогда не изгладятся из моей памяти встречи с этим человеком, одним из тех, кто всегда был другом молодежи.
…Странная она у нас, память: лучше и сильнее сохраняются в ней события тридцати-, сорокалетней давности.
