Все знают, как выглядит разветвление железнодорожных путей на поверхности земли. Возле стрелки образуется целый узел стальных рельсов, разбегающихся в стороны. Сопряжение рельсов занимает по ширине гораздо большую площадь, чем обычный двухколейный путь. Порой этот стальной узел трудно бывает охватить одним взглядом.

В метрополитене тоже есть места, где пути расходятся в стороны. Но процесс этот затруднен тем, что пути лежат не на вольной широкой поверхности, а под землей. Рельсы лежат в тоннелях. Следовательно возле стрелок приходится сопрягать не только стальные пути, но самые тоннели. Образуется сопряжение тоннелей, тоннельный узел.

Вот в этих местах и сооружаются под землей так называемые камеры, или камерные тоннели.

Я буду говорить о строительстве перегона между станцией «Охотнорядская» и «Библиотека Ленина» и сопряжения правых и левых тоннелей кировского и арбатского радиусов. В готовом уже метрополитене пассажир наблюдает этот пункт, когда поезд подходит к разветвлению со стороны Охотного ряда. Пассажир видит, что впереди поезда возникают два больших круглых тоннеля, накрытых общим бетонным сводом. Пролет этого свода простирается по ширине на 14 метров. Высота его — 10 метров. Расширение тоннеля происходит расходящимися по бокам уступами. Эти уступы пассажир видит из поезда и сейчас. Способ сооружения такого уступа и есть камера.

Я совсем не разделяю довольно распространенного еще и теперь взгляда, будто труд горняка опасен и страшен. В Симбирске, где я вырос, считали, что в шахтах работают одни только каторжане. В отрочестве я как-то стоял перед картиной «Саночник» в Третьяковке. Запомнился мне шахтер — угрюмый, почти утративший человеческое обличие, живое олицетворение грубой мускульной силы. Позже приходилось мне встречать людей, выходивших из-под земли чуть не со слезами на глазах, смертельно напуганных первым впечатлением от шахты.

Я никогда не разделял такого настороженного и подозрительного отношения к шахте. Сам я впервые спустился в шахту на Урале, куда попал в 1919 году с частями Красной армии. Особенного впечатления подземный мир на меня не произвел. Я не обнаружил здесь того мрачного колорита, о котором давно был наслышан. Я увидел лишь одну из интереснейших отраслей человеческого труда — великолепную картину дерзания, воли, упорства.

И стал впоследствии горняком.

А в 1926 году прочел в журнале «Огонек» первую статью о московском метрополитене. Первый тур работы на метро был поручен строителям. Стоимость предстоящего сооружения строители, как толковали в инженерских кругах, оценили в триста миллионов рублей. Эта наивная цифра убедила меня, что строители не представляют себе настоящего размаха работы под землей Москвы. Тут нужны были горняки. Тем дело и кончилось — через некоторое время началась вербовка на метро инженеров-горняков.

31 марта я явился в Москву на место работ. Меня представили тов. Хрущеву. Я предложил привлечь на строительство подземки опытных шахтеров — десятников, техников, проходчиков. Предложение одобрили. Я вызвал с Урала большую группу горняков, в том числе двести рабочих-шахтеров.

Осваивать предстояло шахту № 9. От предшественника принял я здесь забор без ворот, голую площадку, еще не тронутую лопатой, пятнадцать плотников и сорок чернорабочих — черемисов, с которыми мы объяснялись с трудом, так как они не владели русским языком, а мы — их родным. Однако общими силами заложили мы 21 апреля шахту, стали копать котлован и делать воротник в расчете, что к моменту полного разворота работ подоспеют уральцы. Так оно и вышло. Уральцы не подвели. Шахта обогатилась опытными проходчиками.

Участок шахты № 9-9-бис расположен на территории от угла улицы Горького до угла улицы Коминтерна. С точки зрения геологической участок трудный. Вся верхняя часть сводов будущих переходных камер должна была разместиться в очень неустойчивых породах. В прошлом это место представляло собой обыкновеннейшее болото, почему и улица-то именуется поныне Моховой.

Углубляясь в недра, мы встречали здесь древние, XVI века, питьевые колодцы, разбросанные под землей там и сям. Уже эти колодцы подчеркивают водоносность и неустойчивость пород на участке. Множество незаметных для непосвященного человека признаков твердило нам о том же. Жилые дома, построенные на этом отрезке трассы, стоят на сваях, т. е. под фундаментами; чтобы строения не проваливались, забиты на глубину в 6-7 метров дубовые сваи, опирающиеся на более плотный грунт. В тех местах, где тоннель наш проходил под домами, нам приходилось эти сваи срезать.

В верхней части грунтов положение затруднялось тем, что здесь лежал просто насыпной грунт — строительный мусор, накопившийся за несколько сот лет. Дальше шла пропластовка песка с водой — плывун. Еще дальше — выветрившийся под действием грунтовых вод известняк толщиной в 1,5-2 метра. И наконец — плотная карбонная глина.

Ствол шахты № 9 мы заложили на территории «бывшего» дома № 22 по Моховой улице. Верхняя часть грунта, до 4 метров глубиной, оказалась просто-напросто развалинами подвала этого «бывшего» дома. Тут было множество пустот, заполненных разным строительным хламом. Развалины подвалов кое-где были сшиты анкерными болтами, встречались двухтавровые балочные перекрытия из кирпича. Все это рассыпалось при первом прикосновении.

Плохая среда для горных работ.

Еще хуже обстояло дело в нормальной части тоннеля на Моховой между улицами Герцена и Коминтерна. Тут проходчики шли в сплошных плывунах. Над шахтой стояли ценнейшие здания Московского университета.

При выборе способов проходки этого участка разгорелся жестокий и трудный спор. В нем приняла участие даже одна иностранная фирма. Нам предлагали пройти здесь тоннель открытым способом. Несерьезность этого предложения бросалась в глаза даже не очень сведущим людям. Мы расположились в жизненном центре города, под многолюдными улицами. Всюду сновали автомобили, автобусы, гремел трамвай. Циркуляция всех видов транспортного потока и без того затруднена была открытыми работами шахты № 30 на Манежной улице. Таким образом Моховая являлась единственной магистралью, связывающей центр столицы с западными ее районами.

Парализовать ее было бы преступлением.

Серьезные шансы на успех имели сторонники щитовой проходки участка. Но щитов не было. Их предстояло сделать или купить за границей. Это затянуло бы всю работу года на полтора, а мы берегли время. Да и не стоило огород городить с громоздким щитом для преодоления сравнительно короткого участка — 200 метров.

Как-то тов. Хрущев спросил меня по телефону о моем отношении к делу. После трехдневных размышлений я от имени шахты № 9 предложил пройти шахту на деревянных крепях под сжатым воздухом. Ввиду неустойчивости грунтов, на которые предстояло класть своды тоннеля, шахта предлагала посадить своды на растворки — своего рода деревянный фундамент. Этот способ я применял раньше на Урале, в юрских глинах. Снова разразилась дискуссия. Предложение наше оспаривали многие. Как-то ночью раздался телефонный звонок. Говорил тов. Абакумов. Он сообщил о своем согласии с мнением шахты № 9.

Мы приступили к работам по закрытому способу.

Тот, кто считает труд горняка угрюмым и мрачным, пусть представит себе великолепную, почти романтическую сложность нашей задачи. Мы должны были углубиться в недра и пройти широчайший тоннель, придерживая над собой оживленную, стремительно движущуюся улицу. Мы должны были пронизать без единой аварии нервную и кровеносную систему города — гончарные трубы водопровода, телефонные кабели, канализацию, газ. Непосредственно над будущими камерами находились дома № 24, 26, 28 — большие, четырехэтажные и пятиэтажные махины, битком набитые жильцами. Трасса проходила близ фасадов, а порой и под фасадами всего квартала. А здесь расположились такие соседи, как отель «Националь», дом американского посольства, университет, дом ЦИКа, где находится секретариат Михаила Ивановича Калинина. Велика историческая и материальная ценность этих зданий!

В тот момент, когда прозвенел ночной звонок тов. Абакумова и шахта получила разрешение работать по предложенному мной способу, она тем самым взяла на себя ответственность за абсолютную сохранность сооружений «верхней» улицы.

Под землей мы должны были работать, что называется, на цыпочках.

И соорудить при этом под землей не простой тоннель, а целый лабиринт тоннелей — их сопряжение.

Будем последовательными. Разберемся хорошенько, что такое тоннельная камера. Сядем на поезд, отходящий от станции «Охотнорядская» в сторону «Библиотеки Ленина». Скоро мы увидим из окна вагона постепенно расширяющиеся уступы. Мы уже знаем, что это камеры. Они дают возможность связать тоннели под общим сводом.

Пассажир, сидящий в вагоне и направляющийся, скажем, к Смоленской площади, не должен думать, что уступами его тоннеля ограничивается устройство подземного лабиринта.

Сообщаем ему, что рядом, за бетонной стеной, проходит другой тоннель, в котором тоже идут поезда и сидят в поездах пассажиры, думающие, что их тоннель — единственный в этом месте. Сообщаем также, что над одним из тоннелей проходит еще верхний тоннель, так что здесь под Москвой действительно переплетается настоящий тоннельный узел.

Предстояло соорудить пятнадцать переходных камер.

Семь камер соединяли левые кировский и арбатский тоннели. Остальные восемь перекрывали стрелку и тоннели правого кировского и правого арбатского радиусов.

Если мы произведем поперечный разрез этого лабиринта, то увидим, что в ширину он простирается на 55 метров. Примерно — улица Горького под землей. Мы увидим также, как правый тоннель арбатского радиуса проходит поверху тоннеля кировского радиуса.

Станция «Сокольники»

Это значит, что пассажиры, сидящие в поезде, который идет к Смоленскому рынку, находятся над головой пассажиров, едущих в другом поезде к Кропоткинским воротам.

Требуется большая сила воображения, чтобы представить, что между четырьмя сплетенными тоннелями устроен еще одни, более широкий, — в нем разместилась распределительная электрическая подстанция.

Весь этот комплекс тоннелей занимает в ширину, как мы сказали, 55 метров, а высота его в иных частях достигает 18 метров.

Такого рода подземные работы на протяжении 200 метров в длину до сих пор не производились в Советском союзе. Кажется что-то в этом роде строилось только в Америке.

Это испугало многих.

Предлагали итти на компромисс — изменить всю конструкцию, разделить узел на два отдельных тоннеля под отдельными перекрытиями, причем раздвинуть тоннели на порядочное расстояние друг от друга.

Но тут мы угрожали бы нормальной работе будущего метрополитена. Сопряжение двух раздвинутых тоннелей пришлось бы слишком близко от станции «Охотнорядская». Поездам пришлось бы влетать на станцию с крутого поворота. Кроме того два отдельных тоннеля вынуждали строителей расширить самую территорию станции. Поэтому мы все же начали работу по первому, трудному варианту. Вскоре снова раздались предостерегающие возгласы. Нас призывали быть «благоразумными». Нас наставляли на «путь истинный». Нас вернули к работе по облегченному, но неудобному для эксплоатационников проекту.

Тогда раздались предостерегающие возгласы с другой стороны — из будущего отдела эксплоатации. Через полтора месяца работы по облегченному варианту меня спросили:

— Не трусит шахта перед сооружением одного общего тоннеля под одним перекрытием?

Я ответил то же, что отвечал раньше, — общий тоннель для сопряжения построить можно. Нет никаких признаков, указывающих на невозможность этого предприятия. Мы идем на технический риск и отвечаем за это головой. Лучше строителям помучиться над созданием сложного сооружения, чем обрекать будущую подземку на вечную муку с двумя тоннелями.

На шахте сколотился отряд опытных и дружно работающих горняков. Мы вернулись к первому проекту, забросили «облегченные» выработки и стали сооружать общий тоннель.

Тут снова пришло время поговорить с людьми, которые недолюбливают «черную и мрачную» горняцкую профессию. Специально для них расскажу, какая увлекательная картина раскрывалась перед нами под землей. Речь идет пока не о способах наших работ. Речь идет о первых встречах под землей.

Под одним из домов мы наткнулись на колодец XVI века. На этом участке находились молодые ребята, комсомольцы, еще не привыкшие к неожиданностям горняцкого дела. Продвигаясь в недрах, они повстречались в верхней штольне с дном деревянного сруба. Сруб не прямой. Кверху он сходится пирамидально. Дно сковырнули. Из него брызнула грязь, посыпался песок, повалились старые горшки, кости, разный таинственный хлам. Грязь шла широким потоком. Ребятки перепугались, бросили работу и разбежались. Делать этого конечно не следовало бы, так как шахта могла оказаться из-за пустяков в серьезном положении. Наверху могла образоваться воронка — вещь не очень приятная для наземных сооружений. Сняли с другого участка опытных кадровиков, заткнули древний колодец паклей, потом заделали досками и, оставив колодец над головой, осторожно пошли дальше.

Таких колодцев мы повстречали много.

Продвигаясь дальше и дальше, проходчики открывали под землей древние бревенчатые дороги, когда-то проходившие вероятно через топкие места. Археологи установили, что и дороги относятся подобно колодцам к XVI веку.

Картина завершалась находкой секир, топоров, оружия. Однажды обнаружили медную кастрюлю.

Едва ли наши молодые волонтеры согласятся с мнением пугливых людей, будто горняцкое ремесло — скучное, мрачное дело.

Так шла разработка нормального тоннеля от Арбата к Охотному ряду. Старых рабочих было в нашем коллективе мало — человек двадцать. Остальные — юнцы. С ними мы начали разработку первой камеры. Сюда пришел со своей бригадой способный и многим теперь известный тов. Яремчук.

Проходилась калотта, т. е. место для будущего перекрытия в 18 метров шириной и 6 метров высотой.

Калотта располагалась как раз под углом дома № 26. Дом стоял на сваях. Концы свай пришлось подрубать. Тут же повстречался второй колодец. На этом участке проходчики попали в сложный переплет. Давление здесь развивалось так сильно, что кое-где деревянные крепления трещали и ломались. Это были бревна толщиной в 40 сантиметров. Бревна ломались. Проходчики поддерживали их дополнительными стойками и защитой из досок с боков и сверху. Чтобы не началось движение грунта, отверстия бережно затыкались паклей. К этому времени наша молодежь уже освоилась со странностями и тяготами подземного мира и уж во всяком случае не разбежалась бы от грязи, хлынувшей из повстречавшегося колодца. Ребята с честью выходили из действительно опасных и рискованных положений. Разработка калотт оказалась очень сложной.

Прежде всего осмыслим самый процесс сооружения калотты. Вот в нужном пространстве под землей вынут грунт — выработка с первого дня защищена креплениями. Немедленно на освобожденном пространстве устанавливаются кружала, т. е. форма для закладывания бетона. Приходят бетонщики. Когда они удаляются, закончив работу на этом участке, за их спиной остается уже готовый, забетонированный свод камеры. Пока что он опирается на грунт, ибо нижняя часть тоннеля еще не готова. Проходчики продвигаются к следующим камерам.

Седьмая и восьмая камеры лежали в плывунах.

Мы надеемся, что эта статья попадется читателю после того, как он прочтет предыдущие главы книги. В этом случае нам не придется объяснять коварные свойства плывуна, его яростное стремление ворваться в подземную выработку и растерзать ее, задавить, уничтожить. Еще хуже, если плывун двинется к образовавшимся в земле пустотам — это поколеблет верхние слои, на которых покоятся дома, гостиницы, дворы, магазины, словом — улица.

Столкнувшись с плывуном, шахта решила преодолеть его без каких бы то ни было специальных сложных способов работы. Плывун бешено сопротивлялся воле человека. При разработке калотт, когда выбирался грунт для бетонирования свода, крепи приходилось пробивать вверх, чтобы не допустить проникновения в выработку воды и песка.

Представим себе, что мы находимся в сочащейся, тестообразной массе. Жижа просачивается через едва заметную щель. Что мы делаем, чтобы оградить себя от потопа, а верхние сооружения от осадки? Мы стараемся пробить потолок впереди себя, опережая выемку грунта. Для этого впереди себя забиваем два куска рельсов, забиваем прямо в глухой и слепой грунт. Затем между этими стальными ребрами вбиваем деревянные заостренные в концах доски, стараясь опереть их на выступы рельсов, которые называются полками.

Так впереди нас закрепляется в еще не тронутом грунте некий вид потолка.

Теперь мы начинаем выбирать из-под этого потолка землю, а обнажающиеся при этом концы рельсов опираем на деревянные стойки.

Вот так и поступали наши проходчики, разрабатывая калотты.

Обычно калотта занимала у нас полтора месяца работы. И ни разу наши ребята не выпустили грунт, не дали плывунам просочиться, прорваться. Такая обстановка воспитывает замечательные характеры, ибо каждую секунду человек находится под угрозой аварии и избегает ее только благодаря мужественной осмотрительности, спокойному, трезвому вниманию.

Наверху находилось над нами здание американского посольства, выстроенное академиком Желтовским. В другом месте возвышалось здание ЦИКа.

Осторожность не мешала нам работать быстро. Мы хотели опередить самое время. Для этого две камеры мы прошли методом замораживания. Трубы с рассолом сковали холодом плывун, лежавший над твердыми породами. Искусственная зима позволила шахте в два месяца закончить все 28 метров свода, в то время как раньше одна калотта разрабатывалась полтора месяца. В общей сложности шахта сократила работу месяцев на восемь.

Наконец своды камер готовы. Пока что они опираются прямо на нетронутый грунт.

Теперь под них подводятся бетонные стены. Сначала выбирается грунт, занимающий место будущих стен. Своды свободно висят в недрах. Это подавляет воображение «наземного человека».

При всех своих неудобствах подземный мир в этом отношении имеет свои преимущества. Своды висели, из-под них на высоту до 6-8 метров выбиралась земля. Проходчиков сменяли опалубщики, устанавливались кружала, появлялись бетонщики — и вот бетонный свод уже опирался на бетонные же стены.

Однако мы злоупотребляем доверчивостью читателя и заставляем его постигать всю прозу нашего горняцкого ремесла. Что делать — нам она кажется поэзией. Одно еще небольшое усилие воображения, и читатель поймет, что в нашей работе есть действительно нечто поэтическое.

Вот стены… Как, опять стены? Да, опять. Выше было рассказано только о внешних стенах нашего лабиринта. А ведь внутри него тоннели должна разделять еще одна стена — внутренняя, общая для обоих тоннелей. Вот эта внутренняя стена далась нам совсем не просто. Ведь на нее опираются своды и правого и левого тоннелей. По сравнению с внешними стенами она выдерживает двойную нагрузку.

Станция «Сокольники»

Представьте себе, что под землей два тяжелых бетонных свода сошлись в одной точке. Из-под них выбрали опоры, оба свода остались навесу. Положение очень серьезное.

В камерах седьмой, восьмой и десятой мы вышли из этого положения следующим образом. Сооружая общую стену под два свода, мы вырубали из-под них грунт по кусочкам, примерно по метру. Эти пустоты тут же заполняли бетоном. Так продвигались с концов будущей стены к ее середине. Это был какой-то мозаичный способ работ. Нам он кажется изящным — читатель вероятно недоумевает.

Сердились на нас люди, предлагавшие другой способ: разделить все пространство стены на три части и сразу на несколько метров вынуть земляное ядро, заменяя его бетоном.

Я категорически возражал против этого. Этот номер не удался бы. Мы наблюдали признаки очень сильного давления недр на бетон. Свод покрывался мелкими трещинами. Если бы вынимали земляное ядро сразу большими «ломтями» по нескольку метров, весь свод могло завалить.

Шахта прибегла к «мозаичному» способу, и вскоре наш лабиринт имел уже не только своды, но и стены под ними. Когда проходчики и бетонщики соорудили нижнюю часть тоннелей, которую тоннельщики именуют «обратным сводом», лабиринт со всех сторон замкнулся бетоном. Шахта получила огромной ширины бетонную трубу под землей. В ней скрещивались тоннели. Впоследствии путейцы установили здесь систему стрелок, и поезда стали расходиться по разным направлениям, ибо трасса разветвлялась. Один из четырех тоннелей, как было сказано, проходил поверх другого.

Нам осталось рассказать о работах на участке шахты № 9-бис.

Мы уже говорили о том, какие споры сопровождали рождение этого участка. Это был нормальный тоннель от угла улицы Коминтерна до угла улицы Герцена, где начинались камеры. 200 метров этого нормального тоннеля проходили в сплошных плывунных хлябях. Шахта наткнулась на них после рассечки бремсбергов. Это случилось 2 декабря 1933 года.

Работы сразу были приостановлены.

Четыре месяца, с декабря по апрель 1934 года, шахта бездействовала. Участок был признан одним из труднейших на всем строительстве первой очереди. К обсуждению положения привлечены были иностранные специалисты.

С самого начала шахта предложила свой особый способ проходки — под сжатым воздухом на деревянных крепях.

Способ наш имел много врагов среди инженерно-технических работников. Большая часть специалистов считала, что ставить своды на песок с водой нельзя, что вообще деревянные крепи на этом участке неприменимы. Предлагался открытый способ. Предлагался щит.

Шахта стояла. Четыре месяца в условиях сооружения московского метрополитена — большой срок.

Однажды вечером звонит мне Н. С. Хрущев.

— При вашем методе вы отвечаете за участок?

Я ответил просто:

— Да.

— Как вы думаете, что там придется сделать?

Я рассказал.

— Сколько вам нужно времени, чтобы собрать материалы и притти ко мне с вашими выводами?

Договорились о сроке. Я пришел. Никита Сергеевич спрашивает:

— Кто вас поддерживает, кто присоединяется к вашему мнению?

— Только Абакумов. Остальные — против.

— Хорошо. Начинайте работать.

И шахта начала работать. Для снабжения шахты сжатым воздухом мы установили два компрессора и один запасный, завода «Борец». От компрессоров шли под мостовой два воздухопровода. Они спускались по стволу шахты и подходили к шлюзовой камере.

Шлюзовая камера изолирует зону сжатого воздуха от зоны с нормальным давлением. В зоне нормального воздуха стоял у нас сигналист. Перед ним — четыре манометра. Один из них показывал давление в кессоне, другой — давление в материальной камере, третий и четвертый — в малой и большой пассажирских камерах.

Сигналист был связан с аппаратчиком в кессоне световыми сигналами и телефоном. Материальный и пассажирский шлюзы мы оборудовали рельсовым путем с откидными усиками для открывания дверей камеры.

Работу мы начали под давлением в кессоне до 0,7 атмосферы. Но очень скоро, через 10-15 дней, пришли к давлению в 0,4 атмосферы, которое держали до конца работ.

Однажды это сильно напугало американского инженера Моргана, человека опытного и знающего. Его прислали к нам вскоре после начала работ для оценки положения на сложном участке. Инженер Морган обошел шахту, со мной не беседовал и подал в управление Метростроя записку довольно панического содержания. Он писал:

«Попытка… несомненно должна привести к обрушению готового свода, выпуску грунта, который потянет за собой песок из-под фундаментов соседних зданий. Несомненно, что при отсутствии воздуха грунты в основании будут просто уплывать».

Инженер Морган, человек предусмотрительный и осторожный, сулил шахте всякие бедствия. Он утверждал, что принятый способ работ нужно немедленно отбросить, принять кельнский способ с применением металлического крепления с железными марчеванами — своего рода примитив щита.

Вслед затем на шахту явился представитель немецкой фирмы.

Инженер Морган боялся, что при неустойчивых грунтах на участке деревянные крепления будут все дальше уходить в пески. Кроме того его испугало незначительное давление воздуха в кессоне.

Чем все это недоразумение объясняется? Инженер Морган беседовал не со мной, а со сменными работниками. Они не сумели разъяснить ему идею нашего способа. Он уверен был, что воздух у нас уйдет, начнется осадка пород, плывун начнет плыть через деревянные крепления, крепления потонут в хляби, а бетонные своды расколются и уйдут в песок. Он предлагал деревянные крепления забетонировать, способ производства работ немедленно изменить. Он вообще удивлялся, почему воздух до сих пор держится.

А воздух действительно держался. В этом и был ключ к пониманию нашей идеи.

Почему воздух держался?

Дело в том, что в известных случаях повышение давления отнюдь не увеличивает устойчивости пород. Высокое давление полезно лишь до известного предела. Затем оно может играть уже отрицательную роль. В этом именно и заключается новизна нашего метода. Мы поняли, что вредно без всякой меры увеличивать давление сжатого воздуха. Важно нащупать некоторый естественный в данных условиях «оптимум» и на нем остановиться. Этот «оптимум» зависит от свойств окружающих пород, их толщины до поверхности и наконец от технического чутья руководителя работ.

Сначала ведь и мы погнали под землю воздух высокого давления. Но потом заметили, что воздух выдувает песок по щелям в известняке и выбрасывает его в другом месте. Я понял, что на этом пределе давления воздух из нашего друга становится врагом. Я применяю его, чтобы сохранить устойчивость пород, а он из-за преувеличенного давления начинает уже разрезать грунты. Вот в чем заключалась между прочим ошибка кессонной группы Метростроя. Сначала работники этой группы на других участках не могли нарадоваться:

— Вот как под большим давлением песок стоит. Мы его, как сыворотку, режем.

А потом у них воздух прорезал каналы, стал уходить вверх.

Тут важно найти меру гидростатического равновесия. Излишнее давление воздуха вредно еще в одном отношении. Воздух так энергично выпирает влагу, что в результате «пересушивает» песок плывунов. Сухой песок теряет силу сцепления, сухие песчинки уже ничем не связываются друг с другом. Недра начинают течь, работать становится трудно, как в самых плывунах.

Мы нашли «оптимум» для нашей шахты: 0,4 атмосферы. Так мы лишь отодвигали воду на небольшое расстояние от места работ и уравновешивали гидростатическое давление.

Вот в чем заключалась новизна примененного шахтой метода.

Инженеру Моргану всего этого не объяснили. Его поразило, что под землей у нас открыто 700 метров, воздуха туда накачали всего 40 кубов, а выработка не разрушается.

А это был наш секрет — секрет конечно случайный, секретом он стал из-за того, что инженер Морган не сумел при посещении шахты встретиться и поговорить со сведущими людьми.

Благодаря одному забавному случаю мы имели полную возможность убедиться в том, что воздух действительно отодвигался нами несколько в сторону, а не выгонялся прочь, что принесло бы шахте серьезный вред.

Однажды мы наткнулись на один из древних колодцев. Воздух устремился туда и вздул на поверхности участок асфальтовой улицы. Получилась своеобразная опухоль. Она не уменьшалась и не увеличивалась, ибо воздух под землей работал в правильном режиме. Через асфальтовую опухоль проезжали автомобили, но осадить ее не могли.

Когда же мы работу на этом участке кончили и воздух за ненадобностью выпустили, опухоль съежилась, вздутие исчезло, асфальтовая мостовая вернулась к исходному положению.

Когда мы спускали воздух, ужасно трещали крепи, ибо отжатая воздухом вода возвращалась на место и стремилась ворваться в выработку. Но теперь-то она не представляла для нас никакой опасности.

Хитрый маневр с воздухом является лишь частью предложенного шахтой метода.

Второй маневр мы применили, чтобы избежать проваливания деревянной крепи в плывун.

Что мы сделали?

Мы прибегли к новому и оригинальному выходу из положения.

Для опирания сводов нам важно было распределить нагрузку на большую площадь, чтобы в каждой отдельной точке давление соответственно уменьшилось. Лыжник, идущий на широких полозьях по глубокому и рыхлому снегу, хорошо поймет нашу идею.

Основание калотт мы опирали на прочный настил из досок, связанный с основным деревянным креплением. Отдельные части свода мы сшивали при помощи железных штырей — это исключало возможность их перемещения относительно друг друга.

Словом, опасную зону плывунов, грозивших поглотить нас и вместе с нами нашу работу, мы прошли на своеобразных «лыжах» — сравнение очень вольное.

Записка инженера Моргана хранится у меня до сих пор. Интересно перечитывать ее теперь, когда поезд за поездом мчатся в лабиринте тоннелей на участке, который считался недавно чрезвычайно опасным.

Был у нас еще один участок, внушавший всем серьезные опасения, — тоннель под домом ЦИКа. Нужно ли говорить, как мы боялись потревожить спокойствие дома, в котором помещалась приемная Михаила Ивановича Калинина.

Для укрепления фундамента дома мы применили метод силикатизации, короче говоря — заливали плывун расплавленным стеклом.

Мало того, плывуны вне фундамента, т. е. В том месте, где проходил наш тоннель, мы замораживали. Холодильные трубы пронизывали надморенный плывун и в виде своеобразных «ножниц» обнимали тело тоннеля, создавая при помощи искусственной зимы надежное перекрытие от хлябей.

Трудились мы здесь осторожно. Замороженный грунт был очень крепок. Для проходки его мы отвергли отбойные молотки. Они не могли обеспечить нам возможность аккуратной и тщательной работы. Мы прибегли здесь к простому ручному способу выемки. На участок под домом ЦИКа мы послали наших испытанных людей, лучшие, тщательно отобранные бригады. Сюда же выделили квалифицированный технический надзор. В иных сложных случаях представители надзора сами выполняли производственные операции, например открывали марчеваны при начале заходки.

За состоянием дома в отношении возможных его просадок следило специальное бюро деформаций с помощью реперов, расположенных на фасадной стене и во дворе. За пять месяцев работы ни один репер не показал осадки дома ни на один миллиметр.

Наконец приблизились дни окончания тоннелей. За плечами у нас был двухлетний опыт метростроения. Впереди — вторая очередь московской подземки. В техническом отношении мы выросли значительно. Многие люди на шахте обнаружили прекрасные качества: работоспособность, упорство и волю. Это были инженеры, начальники участков Невраев и Николаев, техник-бельгиец Пекник, десятники Казаков, инженер Марьянов, бригадиры Яремчук, Генералов, Засимов, Шифрин, Шейхутдинов.

Многие из наших людей пришли на шахту, не зная техники тоннельного дела. Сейчас они — квалифицированные горняки. Яремчук обнаружил выдающиеся способности. Жаль будет, если он вернется к прежней своей профессии. Думаю впрочем, что подземка сильно увлекла его, он останется тоннельщиком.

Молодежь вообще быстро усвоила технику нового дела. Вскоре молодые московские пролетарии — тясячники — стали «делать погоду» на шахте, захватывая в круг своего политического влияния стариков-уральцев. В свою очередь старики передавали ребятам свою спокойную сноровку и умение сохранять хладнокровие в самых отчаянных положениях.

Так недавно, казалось, я взял в руки затрепанный номер «Огонька» и прочел в нем статейку о начале строительства столичной подземной дороги. Теперь я заканчиваю техническую книжку об опыте своей шахты, а внизу, под быстро бегущими автомобилями и трамваями, уже работает метрополитен.

Как всегда на ударных стройках, мы ощущали под землей столицы внимание и заботу великой страны, помощь великой партии. Вместе с нами искал и находил выход из почти безвыходных положений такой замечательный «прораб», как Лазарь Моисеевич. Он знал очень многих из семидесяти тысяч метростроевцев. Все охватить, все помнить, все шахты привести к финишу в один и тот же день — это поразительно.

Этот человек умел вселять в людей бодрость и уверенность в своей правоте. Помню разговор по поводу тоннеля под новым домом американского посольства.

— Вы гарантируете, что этот дом останется в полной сохранности?

— С вашего разрешения, говорю, гарантирую.

— Хорош риск! — засмеялся Лазарь Моисеевич. — Риск с моего разрешения!..

И он убедил нас в возможности целиком гарантировать безопасность нового прекрасного здания. По его совету мы применили метод замораживания.

И вот дом стоит целехонький. Под ним шумит подземка.

Н. А. Ермолаев