Мать сыра-земля!

Земля не только сыра — она насыщена, напоена водой, движущейся в ней непрерывным потоком, извивающейся в поисках наименьшего сопротивления, заполняющей и пронизывающей все поры грунта.

Запасы воды неисчерпаемы — она совершает свой вечный земной круговорот.

Вода испаряется, пары сгущаются и падают обратно на землю в виде атмосферных осадков: дождя, снега. Атмосферные осадки просачиваются в грунт. Часть их снова испаряется, остальная стекает, собираясь ручьями в реки, продолжая свой путь в моря и океаны.

Эта хитрая грунтовая вода, не оформленная в реки, озера, моря или океаны, бегущая от солнечного света и голубого неба, глубоко притаившаяся в земных порах, — злейший враг тоннельных работ.

Да только ли тоннельных!

Она в такой же степени враг домостроителя, шахтера, путейца, могильщика.

Но в конце концов все относительно: ее проклинают метростроевцы, но мечтают о ней среднеазиатские дехкане и обитатели экваториальной Африки. Это она заполняет метростроевские котлованы, разрушая плоды многодневных усилий, и она же выгоняет из земли могучие пальмы оазисов, отягченные тяжелыми плодами.

Грунтовые воды Москвы залегают в среднем на глубине 2-3 метров от поверхности.

Если вода, насыщающая грунт, находится хотя бы несколько ниже того уровня, на котором ведутся работы, — строитель, в данном случае метростроевец, глубоко к ней равнодушен. К сожалению в наших московских условиях вода обычно показывалась даже в неглубоких котлованах еще задолго до того, как строители достигали проектной глубины.

Следовательно задача в каждом данном случае заключается в том, чтобы снизить уровень грунтовой воды до такого предела, при котором она будет ниже уровня рабочей площадки, котлована, шахты, штольни.

Существует специальная область техники, ведающая искусственным понижением уровня грунтовых вод.

На долю нашего коллектива выпала высокая честь способствовать тому, чтобы в больших и малых котлованах Метростроя можно было в меру наших сил и в меру возможностей нашей молодой науки вести работу насухо.

Основной принцип нашей работы прост до чрезвычайности: мы роем вдоль котлована с обеих его сторон узкие трубчатые колодцы, которые как бы перебивают дорогу грунтовым водам, устремляющимся в котлован. Скапливающуюся в колодцах воду мы особыми глубинными насосами выкачиваем на поверхность. При этом существенно, чтобы количество откачиваемой воды хотя бы на один миллиграмм превосходило количество притекающей в колодец воды. Таким образом достигается равновесие в приходе и расходе воды, и ни одна капля ее не протечет в котлован.

За все время работ — примерно за полтора года — мы пробурили больше тысячи подобных колодцев-скважин.

Весной 1933 года у меня произошел следующий разговор с одним из буровых мастеров, приглашенным на работу по бурению колодцев.

— Какой системы у вас буровые станки? — спросил меня мастер.

— Какой системы? Да вот он, наш станок! — ответил я, показывая на обыкновенную «кубанолевскую» подъемную лебедку.

Мастер деликатно улыбнулся, полагая, что я шучу, затем, выждав приличествующую паузу:

— Небось американские?

— Зачем американские: я вам серьезно говорю — мы бурим нашей отечественной кубанолевской лебедкой. Приспособили ее — и бурим.

Мастеру мое «остроумие» явно начинало досаждать, человек он видимо был серьезный и шуток в таких обстоятельствах не жаловал.

— Да вы делом говорите! Я на нефти много работал, потому и спрашиваю…

Мастер был конечно прав. Для нового человека мое утверждение звучало по меньшей мере странно. Кубанолевская лебедка никогда не предполагала стать буровым станком. Но разве комсомольцы предполагали стать проходчиками? А проходчики — изолировщиками? А изолировщики — мраморщиками? А мраморщики — кем только не могут стать мраморщики: авиаторами, учеными, командирами, секретарями крайкомов, капитанами арктических кораблей!

Пора привыкать, дорогой товарищ, к большевистским метаморфозам.

Да, лебедка, понаторевшая на том, чтобы подымать к голубому небу грузы и строительные материалы, научилась зарываться глубоко в черную землю. Пришлось подробно разъяснить мастеру техническую суть произведенного нами переустройства лебедки.

Любители импортного оборудования долго издевались над нашим доморощенным буровым станком и пророчили нам полный провал, лишь только мы приступим к массовому бурению колодцев. Пророчества их ни в малейшей степени не оправдались. У нас были бригады буровиков, которые при помощи лебедки давали проходку более 100-125 погонных метров в месяц, ничуть не уступая дорогим импортным станкам, которые обошлись бы нашему хозяйству в десятки тысяч рублей золотом. Наша же лебедка, приспособленная для бурения, стоила всего-навсего одну тысячу советских рублей…

Наши комсомольцы, а также старые буровые мастера вскоре в совершенстве овладели новым станком и легко побеждали в соревновании своих «противников», вооруженных традиционным буровым оборудованием.

Дело происходило на буровых работах, связанных с подводкой фундаментов у домов № 31а и 31б на Краснопрудной улице.

— А не подведете ли вы меня с вашими гиброидными станками? — беспокоился молодой инженер Гендель, которому поручена была подводка фундамента. — не сорвете сроков?

— Знаете что, — присоветовал я ему, — оставьте нам буровые работы по одному дому, а по другому поручите ВИОСу. Вот мы и организуем социалистическое соревнование. Посмотрим, чья возьмет.

Так и сделали.

Вследствие новизны дела и большой ценности укреплявшихся зданий мы несколько затянули подготовку к выполнению этих буровых работ, предназначавшихся для забивки свай.

Старые многоопытные виосовские буровики пришли на работу со старыми своими навыками, со своим неизменным балансиром и ручной канатной тягой.

Они быстро организовались и приступили к основным буровым работам, в то время как мы еще вели подготовку, монтировали капитальные подмости и все потребное для бурения оборудование.

На доске показателей соревнования уже замелькали у них метры проходки, а у нас — нули, нули, нули…

Но вот наконец завертелись моторы наших лебедок, мы устроили летучий митинг, который вынес резолюцию, что метростроевские буровики-водопониженцы не потерпят, чтобы над ними взяли верх виосовцы.

— Эй вы, лебедчики, — насмехаются виосовские буровики. — Вам бы небо бурить, а не землю!

Следует отметить, что наша буровая бригада состояла из трех человек, а виосовская — из 10-12 человек. Разница немалая! И все-таки ровно через три дня мы виосовцев догнали, а вскоре и оставили их далеко позади. При этом наш буровик работал и, как говорится, покуривал, а виосовцы изо всех сил тянули веревки своих балансиров и надрывно распевали неизменную «Дубинушку».

— Эй вы, канатчики! — кричали теперь в свою очередь наши ребята. — Вам бы баржу тянуть, а не землю бурить!

Видя, что дело плохо, виосовцы, откинув ложное самолюбие, перешли также на кубанолевскую лебедку. Но время уже было упущено, и нам пришлось взять их на буксир, иначе они не смогли бы поспеть к заданному сроку.

На проведенных нами буровых работах мы вырастили значительные кадры буровых работников-комсомольцев. Часть из них уже ушла теперь на новые работы в другие области строительства. Но я уверен, что и там они с гордостью вспоминают те дни и ночи, когда с комсомольской песней, заглушая лязг лебедок, боролись за лучший в мире метро. И мы, работники водопонижения, с той же гордостью вспоминаем этих чудесных юношей, когда слышим мягкий шум стремительно бегущих поездов метрополитена, разрезающих пространство, в которое бессильно и бесплодно бьются теперь грунтовые воды…

Но мы, дорогой читатель, находимся сейчас только в самом начале нашего технического повествования. И наши и твои трудности по овладению делом водопонижения еще впереди. Ибо наша цель не в том, чтобы пробурить в земле скважины, а в том, чтобы создать некий механизм, носящий название фильтрующего колодца.

Вот мы пробурили своим буром-лебедкой скважину, скажем, в 10-12 метров: колодец всегда должен быть глубже дна основания той рабочей площадки, которую он защищает от притока грунтовой воды.

Так как скважина бурится в водоносном, неустойчивом грунте, то стенки ее, пока будет вестись работа над ее превращением в нужный нам фильтрующий колодец, могут обрушиться. Для избежания этого в скважину загоняют широкую буровую или обсадную трубку, тесно примыкающую своей внешней поверхностью к ее стенкам. Под защитой этой трубы внутри ее и ведутся все дальнейшие работы по созданию фильтрующего колодца.

Дальнейшие работы… Работы в сущности осталось не столь уж много. Просто-напросто в скважину, стенки которой подперты обсадной трубой, вставляют основной наш механизм — фильтровую трубу. Механизм, надо сказать, совсем немудрый: обыкновенная металлическая труба, снабженная в определенной своей части небольшими сквозными отверстиями и обтянутая металлической сеткой. В промежуток, оставшийся между буровой и фильтровой трубами, насыпают гравий или песок, настолько крупный, чтобы он не просеивался через сетку. После этого буровую трубу вытаскивают, и фильтрующий колодец готов.

Если читателю эта несложная техника ясна — он может успокоиться: больше никакой техники не будет.

Все это проделывается для того, чтобы улавливать в колодец только чистую, отфильтрованную воду. Дело в том, что грунтовая вода несет в себе обычно частицы песка, глины и вообще той породы, через которую протекает. Этот вынос частиц грунта, не говоря уже о том, что засорил бы и привел в негодность колодец, крайне опасен в условиях города: он образует в грунте пустоты, могущие привести к осадке зданий и мостовых.

Есть, кстати сказать, такая грунтовая «смесь» из песка, глины и воды — плывун, которая очень неохотно отдает воду и предпочитает двигаться, плыть под землей сплошной кашеобразной массой. Плывун — самый жестокий враг тоннельщиков. Но наш фильтрующий колодец, охотно пропускающий воду и задерживающий твердые частицы, исхитряется расторгать это содружество глины, песка и воды…

Долго размышлял я вместе со своими сотрудниками, где раздобыть потребные нам 500 тонн остродефицитных металлических труб.

Но размышления наши ни к чему не привели.

Тогда мы решили призвать на помощь привитые мне моим отцом-столяром познания в столярном деле, и, пригласив к себе «варяга» из столярного цеха, бригадира Александрова, я обратился к нему с такой речью:

— Видишь, товарищ Александров, эту металлическую трубу?

— Как не видать — вижу.

— Давай делать такую же, да только из дерева, и чтобы по прочности не уступала этой.

— Чтобы по прочности не уступала… много захотели! Вот когда железные деревья начнут из земли расти — тогда сделаем.

Требование было конечно фантастическое; но ведь лебедка также не рассчитывала стать буровым станком.

Впрочем вопрос стоял так: надо было создать такую деревянную трубу, которая могла бы выдержать и служить не хуже металлической определенный срок нашей работы на первой очереди метро. Это было наше минимальное требование к ней.

В результате моей и моего заместителя тов. Пржедецкого работы с бригадой тов. Александрова после 10-12 созданных нами вариантов мы получили наконец тот тип деревянного фильтра, который был нам нужен.

Служил нам этот деревянный фильтр отнюдь не хуже металлического. Грунтовая вода не заметила даже, что ее смертельный враг изменил свое обличие. А давно ли она омывала быть может корни того дерева, из которого сделана эта хитрая фильтровая труба.

Легкость и простота производства нашего деревянного фильтра и отличная его работа обеспечили ему широкое распространение по всему Советскому союзу.

Итак мы уже имеем собственного изобретения буровой станок и фильтрующую трубу. Дошло наконец дело до фильтровой металлической сетки.

Где раздобыть сетку?

Единственный завод, снабжавший ею нашу промышленность, производил ее на рынок в меньшем количестве, чем требовалось нам, чтобы обтянуть все наши деревянные трубы.

Не помню, кто первый подал эту простую и в то же время блестящую идею.

— Дорогие товарищи, посмотрите внимательно на сетку: по своему строению она ничем не отличается от обыкновенного крестьянского тканья. Производство ее можно отлично наладить кустарным способом. К тому же я что-то слышал о существовании крестьянского металлического ткачества где-то в подмосковных деревнях…

И вот оказалось, что в Подмосковье имеется село Подсолнечное, которое исстари славится развитием крестьянского ткачества, в частности металлического. Мы немедленно направили туда двух наших работников — товарищей Хмару-Борщевского и Скопинцева.

Металлическое ткачество оказалось там в сильном загоне, и не могло быть и речи о том, чтобы село справилось с поставкой огромных количеств нужной нам сетки.

— Дядя, продай-ка нам твой станок!

— Не-е, он у меня сколько годов стоит…

— Стоит — да без дела, без пользы, а у нас он работать будет!

— Не-е, не продам! Вот пойди к Сидорову, он, небось, свой продаст.

Но и Сидоров ссылался на то, что станок у него «сколько годов стоит».

Все же нашим энергичным товарищам удалось закупить десять ручных деревянных станков, и мы наладили на них производство фильтровой металлической сетки.

Как ни трудно было нам вывезти из Подсолнечного эти ткацкие деревянные станки, но вывезти оттуда людей оказалось еще труднее. Сами мы обращаться с этим первобытным оборудованием, на котором, верно, ткали еще при царе Горохе, естественно не умели. С большим трудом уговорили мы двух владельцев станков поступить к нам на работу в качестве инструкторов.

К этим инструкторам мы прикомандировали двадцать пять работниц-комсомолок с чулочно-трикотажных фабрик. Переход от «тканья» ажурных чулок к тканью металлической сетки был в отношении психологическом примерно таков же, как переход от профессии хирурга к профессии мясника.

Но хотя общая устремленность нашей культуры в противовес современной европейской культуре такова, что мясники становятся хирургами, этим не исключается возможность того, что иной раз приходится сменить станок XX века на станок века XVI. Все средства к цели хороши, а цель наша в данном случае заключалась в том, чтобы, не загружая нашей промышленности и не потребляя дефицитных материалов, обходиться своими собственными силами.

Обычная фильтровая сетка изготовляется из меди, мы же наладили ее производство из оцинкованного железа, из утильной проволоки, идущей на сшивку тетрадей и переплетов.

Комсомолки живо овладели несложной наукой деревенского металлического тканья, и нашим почтенным инструкторам, продолжавшим хранить такой вид, будто им известна еще какая-то последняя, главная тайна этого сложного искусства, пришлось выслушивать немало насмешливых замечаний.

На наших глазах меняется рабочий песенный фольклор.

Если вам приходилось бывать летом 1933 года на Стромынском бульваре, вы вечерами могли слышать пение наших ткачих-комсомолок:

Чтоб воду чистой пропустить,
Наш фильтр должен с сеткой быть,
Ее мы сами создаем
С песней звонкой за станком.

Нет фильтра ведь без сетки,
Чтоб задержать песок,
И правильные клетки
Наш делает челнок.

То взад, то вперед
Снует наш челнок,
И по ниточкам основы
Кладет он свой уток.

«Индустриальное» содержание этой песни ничуть не лишало ее той лирической задушевности, которая была свойственна старым «страдательным» песням…

Вот наконец подошли мы к последнему слагаемому нашей «водопониженческой» аппаратуры — к насосу.

Еще до моего прихода на Метрострой «любители» импорта выписали из Германии для целей водопонижения несколько насосов фирмы Ута. Насосы эти стоили — 1 200 рублей золотом каждый. А нужно нам было этих насосов около семисот штук!

При этом надобно заметить, что насосы работали из рук вон плохо. Я отправил их на исследование в институт им. Молотова, который в результате тщательного исследования обнаружил, что электрическое оборудование их очень плохого качества.

Через некоторое время к нам приехал из-за границы директор фирмы, чтобы опротестовать наш акт испытания насосов.

— Или вы неправильно ставили испытание насоса или в ваших условиях…

— При заказе станка мы указывали вам на наши условия.

— В таком случае я настаиваю на повторном испытании.

— Пожалуйста, — ответил начальник строительства П. П. Ротерт, — мы не возражаем против повторного испытания, но с тем, чтобы оно производилось именно в наших условиях и при нашем участии. Если вы сможете доказать доброкачественность насоса, мы согласимся произвести с вами денежный расчет.

И вот при повторном испытании в присутствии специально присланного к нам главного инспектора фирмы по монтажу Вессели мы доказали фирме с совершенной очевидностью, что насосы ее негодны и что она ввела нас своей поставкой в заблуждение.

Мы решили создать свой собственный глубинный насос, учтя все положительные и отрицательные стороны прежних насосов. Главным недостатком имеющихся насосов является их чрезмерная громоздкость. Нам нужен был легко монтирующийся, портативный насос, который легко передвигался бы за нами по трассе. Работа у нас была боевая, и мы всегда находились в походном порядке.

В результате скрещения большого ряда насосов и получился наш широко известный теперь глубинный поршневый насос типа МЧВ. Стоимость каждого нашего насосного агрегата выразилась всего только в 602 руб. 91 коп.

Единовременно работали на трассе исключительно для целей водопонижения 473 наших насоса, и около 150 штук мы имели в запасе на случай ремонта или аварии.

Вооруженные с головы до ног, приступили мы наконец к планомерной борьбе с грунтовыми водами, в сильнейшей степени мешавшими развороту строительства метрополитена.

На трассе первой очереди метро строителям предстояло пересечь пять староречий, пять подземных рек, из которых каждая имеет свою историю: Выбинку, Чечору, Ольховку, Неглинку и Чарторый.

Самым тяжелым участком для нас было староречье Чечоры, где пласт водонасыщенного грунта доходил до 12 метров. Сквозь отложенные тысячелетиями толщи грунта тонкими струйками движется к Яузе вода. Движение ее очень медлительно и достигает всего одного метра в сутки. Подсчитано, что в том месте, где трасса метро пересекает староречье Чечоры, в сутки протекает 60 тысяч ведер воды, т. е. количество, достаточное для снабжения поселка в 7 тысяч жителей.

Было время, когда район Чечоры намечался к проходке кессоном, и только удачно проведенное нами пробное понижение горизонта грунтовых вод привело к тому, что дело это было поручено нам.

Положение водопониженца, призванного остановить поток притекающей в котлован воды и снизить ее уровень, можно сравнить с положением врача, приглашенного к постели тяжело больного.

Чуть здоровье больного улучшилось — врачу оказывают полное доверие, на него смотрят восторженными глазами. Но вот новый скачок температуры (а в котловане — подъем воды) — и на врача устремлены враждебные взгляды, разгоревшаяся было надежда сменяется полным отчаянием.

В плывуне

Мы испытали эти муки, когда восторженное доверие к нам сменялось вдруг резким недоверием, надежда — отчаянием.

Сколько волнений, сколько тяжелых тревог испытал наш коллектив, сколько нареканий, заслуженных и незаслуженных, принял он на себя, особенно на первых порах, когда механизмы вследствие нашей неопытности отказывались вдруг служить и котлованы мгновенно наполнялись водой…

Недоверие к нам было вначале так велико, что на случай нашей неудачи были заранее предусмотрены все меры. Звали нас, а у самих уже была запроектирована забивка сплошных шпунтовых стен вокруг котлована в целях преграждения доступа воды. И только тогда, когда воочию убеждались, что вода исчезает из котлована, что горизонт ее постепенно понижается, — все сильнее и сильнее сокращали глубину предполагаемой забивки шпунтов, пока не доходили до нуля…

Особенно тяжело бывало заставить воду снизиться на последний метр. Тут вода проявляет особое упорство, и нам иной раз стоило предельных усилий отвоевать у нее последние сантиметры.

На сокольническом и краснопрудном участках, наиболее трудных, у нас работали прекрасно спаянные коллективы во главе с начальниками участков инженерами Огульником и Чесноковым. Тут было нами одержано немало блестящих побед!

Для окончания земляных работ у подхода к раструбу станции «Сокольники» необходимо было понизить уровень грунтовых вод на 8 метров. Наша задача состояла в том, чтобы осушить участок площади, предназначенной для рытья котлована. Мы оградили этот участок своими фильтрующими колодцами, которые быстро стали наполняться водой. Но еще быстрее откачивали притекающую воду наши глубинные насосы. Вскоре уровень воды снизился на 7 метров. Последний метр откачке не поддавался. Когда котлован был вырыт, мы устроили на его дне простые открытые колодцы, в которые и ушел оставшийся метр воды.

Для того чтобы держать котлован сухим, работа насосов, выкачивающих воду из наших фильтрующих колодцев, должна была производиться непрерывно. Малейшая неисправность в насосах, малейшее ослабление боевой спаянности и дисциплинированности коллектива могли привести к затоплению котлована, к приостановке земляных работ и к порче уже уложенной в котловане гидроизоляции…

Особенно напряженным был один из апрельских дней. Дело уже почти подходило к концу, когда насосы, засорившиеся от непрерывной откачки, неожиданно отказались работать.

Это случилось в три часа ночи.

Вода стала прибывать, наполнила колодцы, стала затапливать самый котлован…

Двое суток не уходил с работы и не спал наш коллектив. По пояс в ледяной воде работали люди. Без слов, быстро и споро, перекидываясь лишь необходимыми фразами голосом хриплым и простуженным, работали над ремонтом насосов наши механики Воробьев и Крылов и слесарь Костин со своей бригадой.

Проходчики, бригадиры, начальники участков, сменные инженеры с тревогой и надеждой следили за каждым их движением. Пациент лихорадил, температура — то, бишь, вода — то падала, то вновь подымалась.

Уже через час — в четыре часа утра — все было исправлено: заработали насосы, вода была откачена, и работа в котловане закипела.

На сокольническом участке коллектив получил переходящее красное знамя.

Итог нашей работы на первой очереди московского метрополитена: из общего количества 395 тысяч кубометров вынутого (на участках открытого способа) грунта — 188 тысяч кубометров, или 47,5 процента, вынуто под защитой искусственного понижения грунтовых вод.

А начинали мы трудно. До нашего прихода на метро репутация искусственного водопонижения была сильно подмочена рядом безответственных и бестолковых работников, которые рассчитывали отыграться на импорте дорогостоящего оборудования. Шла бесконечная заседательская суетня, писались бесконечные докладные записки, а в результате за восемь месяцев 1932 года пробурено было 60 погонных метров и смонтировано шесть насосных установок…

Нам пришлось пробивать многометровую толщу недоверия и даже неприязни. И мы пробили ее. На вторую очередь метро мы идем уже с солидным активом: проверенным оборудованием и проверенными кадрами.

Сейчас уже с веселой улыбкой вспоминаешь пророчества многоопытной в делах водопонижения немецкой консультации о том, что дело водопонижения в наших московских условиях обречено на провал — разве что с немецким оборудованием… но мы обошлись без немецкого оборудования и провала все же не потерпели.

Я хочу назвать имена пионеров метростроевского водопонижения, проделавших весь наш трудный и радостный путь — от первого и до последнего дня, от наивных его истоков до зрелых свершений. Это мой заместитель инженер М. X. Пржедецкий, механик Г. К. Гебель, заведующий механическими мастерскими В. К. Фомин, механик Г. В. Гуляев и буровой мастер — кандидат партии Логачев.

Вот та группа лиц, которая приняла на себя в начале 1933 года обязательство поставить на службу метро методы искусственного понижения уровня грунтовых вод, создать необходимое для этого оборудование, воспитать соответственные кадры и решить эти задачи в срок, который был установлен партией.

Пусть партия и судит, насколько справились мы с порученной нам задачей.

Не менее интересной и сложной задачей, чем водопонижение, явилась для нас задача освоения и широкого внедрения на строительстве метро еще более молодой области техники — химического укрепления грунтов и уплотнения бетонной кладки.

Химическое укрепление грунтов под фундаментами наиболее крупных и ответственных зданий вызывалось необходимостью обеспечить устойчивость этих зданий от неизбежного при тоннельных выработках перемещения плывунных пород.

Помимо этого при наличии гидростатического «водяного» давления в окружающем тоннель грунте бетонная обделка тоннеля начинает пропускать грунтовые воды вследствие выщелачивания цемента. Применением химического уплотнения бетона достигалось прекращение течей в теле тоннеля и тем самым обеспечивалась возможность правильного устройства внутренней гидроизоляции и железобетонной рубашки.

Способ химического укрепления грунтов и уплотнение бетонной кладки заключаются в том, что в грунт последовательно вводится под давлением два химических реактива — жидкое стекло и хлористый кальций.

Еще в 1891 году инженер Езерский получил патент на способ химического закрепления грунта для борьбы с плывунами, причем он рекомендовал применять жидкое стекло и растворы различных солей. Методика же производства работ Езерским разработана не была, и метод его по этой причине естественно распространения не получил.

Несколько позже различными авторами был взят еще целый ряд патентов. Каждый из этих авторов предлагал свой собственный способ закрепления грунтов при помощи тех или иных реактивов.

В 1926 году Иостоном был взят патент в Германии (а несколько позже и в Англии) на способ химического закрепления грунта, получивший большое распространение в практике строительных и горных работ.

Предложение Иостона также заключается во впрыскивании в грунт двух растворов. Первый из них — жидкое стекло, содержащее вещества, богатые кремнекислотой, и второй — растворы кислот или солей.

Таким образом химическое закрепление грунтов и уплотнение бетонов и на сегодня базируются на введении в них все того же жидкого стекла и растворов солей.

В Советском союзе опытные работы по химическому укреплению грунтов в период 1932 и 1933 годов проводились Институтом ВОДГЕО в Подмосковном угольном бассейне и на пробных участках строительства метро.

Следует однако отметить, что работа эта и в то время не выходила из состояния опытов.

И только в 1934 году, когда эти работы были переданы конторе спецработ Метростроя, когда вокруг этого дела было мобилизовано внимание партии, комсомола и инженерно-технических работников, мы получили возможность полностью овладеть искусством укрепления грунтов и бетона, надлежаще разработать технологический процесс производства работ и создать соответственное оборудование.

Нами были проведены работы по укреплению фундаментов дома № 4/7 по Моховой и 4-го дома ВЦИКа, а также по устройству защитной стенки у фундамента дома № 40 по Остоженке.

Всем указанным зданиям была обеспечена полная устойчивость, причем качество закрепленного грунта, его монолитность в соответствии с усовершенствованием процесса производства работ постепенно улучшились.

Всего в 1934 году нами было химически закреплено 5 400 кубометров, при этом нами широко была проведена механизация работ, и в частности в корне переработана система разварки стекла и ее рецептура. Вместо разварки под давлением в специальных автоклавах мы добились разварки в открытых чанах, без добавочного давления.

Равным образом нами было освоено уплотнение 10 тысяч кубометров бетонной кладки готового тоннеля в местах сильной фильтрации, как например в лотке шахты № 29, в стволе шахты № 14 и в сводах целого ряда тоннелей.

Насколько справились мы с поставленной перед нами задачей в области химического укрепления грунтов и бетонов, видно хотя бы из следующего факта. В 1929-1930 годах немецкая фирма Симменс-Бауунион потребовала с Мосугля за химическое укрепление грунта 200 рублей золотом с кубометра, а в 1934 году, когда эта почтенная фирма увидела достигнутые нами результаты, она сократила свои аппетиты и со «Средней Волги» и «Большой Волги» запросила всего 50-60 рублей за кубометр.

Коллектив рабочих и инженерно-технических работников первого участка нашей конторы особенно гордился порученной ему работой по дому ВЦИКа.

— Ну, ребята, не подкачайте! — сказал нам П. П. Ротерт. — за вашей работой смотрит не только Москва, но и пролетариат всего мира. Здание приемной М. И. Калинина должно быть сохранено несмотря на то, что оно построено больше ста лет назад!

И мы не подкачали.

Однажды нас посетил М. И. Калинин.

Из 18 работавших здесь бригад не было ни одной, с членами которой не побеседовал бы тов. Калинин. Он интересовался вопросами качества и темпами производства работ, вопросами постановки теоретического и практического освоения этой области техники.

После посещения М. И. Калинина резко поднялась волна трудового подъема среди силикатчиков, еще более укрепилась трудовая дисциплина.

Посещал нас часто и Лазарь Моисеевич, внимательно следивший за нашей молодой отраслью и помогавший нам своими советами и конкретными указаниями. Проходя как-то по шахте № 12, Лазарь Моисеевич полушутливо обратился к силикатчице Чернецовой:

— Плохо вы, товарищи силикатчики, выполняете план! Из-за вас задерживается кладка железобетонной рубашки!

— Ну нет, Лазарь Моисеевич! — отвечала Чернецова. — Силикатчики еще никогда не срывали плана. Хоть мы сейчас и поотстали маленько, но вытянем.

И верно — вытянули. Слово рабочее — крепко и нерушимо.

Чем ближе шло дело к концу, тем сильнее был трудовой напор.

Лучшим нашим рабочим-силикатчикам, бригадирам В. Неудахину, А. Зубкову, О. Качаеву, А. Волкову, М. Титову, М. Куликову, М. Емецу, П. Волковой, А. Сергеевой, начальникам участков Шигаеву, Иванову и Соколову, сменному технику Л. Е. Калине, сменному технику-выдвиженцу из комсомольцев С. З. Лобанову и ряду других обязаны мы нашим успехом.

Свой опыт мы гордо понесем на строительство второй очереди!