В ноябре 1933 года меня назначили начальником шахты № 18-18-бис. Я должен был строить станцию «Кировская».

Признаться, я принял это назначение без большого восторга. Шахта была в глубоком прорыве, трудности предстояли очень большие.

К тому же мне тяжело было расставаться с 22-й шахтой, где я работал до этого. К ней я привык, вложил в нее много труда, и она стала для меня родной и близкой.

Но приказ есть приказ. Я пошел принимать новую шахту. Теперь, когда станция построена, я уже не жалею о том, что пришел сюда.

Прежде всего я — техник. Каждая новая техническая задача меня увлекает. А постройка станции «Кировская» казалась очень увлекательной.

Под землей, на глубине 40 метров, в тяжелейших геологических условиях надо было в течение года построить огромный трехсводчатый дворец с большими залами, просторными вестибюлями, широкими коридорами. Для этой постройки надо было применить новые, доселе неизвестные методы, на ходу овладевать незнакомой техникой. Надо было проделать огромную работу по выемке грунта, уложить десятки тысяч кубометров бетона. Это была почетная задача, и разрешить ее было очень интересно. Работы было много.

Я собрал техническое совещание и изложил на нем свою точку зрения на строительство станции, рассказал о четырех технических заповедях. Это были: техника безопасности (по специальности я — горняк), качество работы, высокая техника и низкая стоимость. Я сказал о двух задачах, за выполнение которых собирался бороться: создание крепкого спаянного коллектива людей и организация технической базы, необходимой для того, чтобы построить станцию в назначенные сроки.

О ближайшем моем помощнике — заместителе по технической части Бараненко — я получил в управлениях Метропроекта и Метростроя очень нелестный отзыв. Хорошо, что я не сразу поверил этому. На деле оказалось, что Бараненко — прекрасный работник, и мы сразу же нашли с ним общий язык.

Вдвоем мы обошли наше хозяйство. Картина была неутешительной. На 18-й шахте был пройден ствол, 200 метров штолен, и разработаны две калотты. На 18-бис не была даже закончена проходка ствола. Поверхностное хозяйство также оставляло желать лучшего. Подсобных территорий шахта не имела. Не было механической мастерской, материального склада, не было многих других необходимых материалов.

А нам предстояла очень большая работа. Надо было произвести разработку боковых тоннелей станции вместе со средними стенами и пилонами и одеть эти тоннели в бетон. После этого мы должны были разработать средние тоннели в местах будущих вестибюлей, посадить средний свод и замкнуть всю конструкцию лотками. Черновая разработка боковых тоннелей имела около 160 квадратных метров в поперечном сечении.

В условиях города сразу разрабатывать такой профиль нельзя. Разработку его надо было вести частями и тщательно закреплять каждый участок временной деревянной крепью. По мере разработки грунта в местах, предназначенных для бетонных конструкций, надо было сразу же укладывать бетон.

Всего нам предстояло вынуть около 70 тысяч кубометров породы, спустить под землю свыше 100 тысяч тонн инертных, лесных и других материалов и уложить 30 тысяч кубометров бетона.

Если к этому добавить, что ни я, ни мои помощники не имели никакого опыта в строительстве сооружений, подобных будущей станции, не знали даже, с какого конца к ним подойти, то понятными станут охватившие меня сомнения. Надо прямо сказать: я тогда не был уверен в том, что всю эту грандиозную работу мы сумеем выполнить.

26 декабря 1933 года Лазарь Моисеевич собрал у себя руководство Метростроя, главных инженеров и начальников шахт. Совещание продолжалось девять часов, и все это время ни Лазарь Моисеевич, ни товарищи Хрущев и Булганин ни на минуту не покидали зал.

Тов. Каганович очень внимательно слушал каждого начальника шахты. Мы говорили ему о всех своих нуждах и бедах, рассказывали о проектных неурядицах, о недостатке оборудования и материалов, о плохой работе транспорта.

Лазарь Моисеевич не раз прерывал выступавших, спрашивал, советовал. Мы только диву давались, как этот человек, как будто ничего общего с техникой не имеющий, умел вникать в самую сущность каждого вопроса, видел самое главное и нужное и на этом главном останавливал внимание всех нас.

Вход в вестибюль станции «Кировские ворота»

Это совещание придало нам очень много новых сил и энергии. Лазарь Моисеевич заставил нас глубоко уверовать в реальность выполнения грандиознейшего плана строительства, убедил, что назначенные сроки вполне достаточны. Я ушел с этого совещания, как будто переродившись. Все мои сомнения исчезли.

Через три дня состоялся общегородской слет ударников метро и заводов. На нем с большим техническим докладом выступил тов. Хрущев. Лазарь Моисеевич также был на этом слете. Его речь крепко запомнилась всем присутствовавшим. Он говорил о самых простых вещах, которые как будто давно уже были известны всем нам. Но в его речи эти вещи приобретали новый смысл и казались нам каким-то откровением. Лазарь Моисеевич учил нас сталинскому стилю работы.

Тов. Каганович говорил, что люди, которых партия посылает на метро — все эти коммунисты, комсомольцы, беспартийная молодежь, — прекрасный человеческий материал, с которым можно делать чудеса. Он подчеркивал, что это — люди, точно знающие, куда и зачем они идут, знающие, что и — главное — для кого они будут строить. Лазарь Моисеевич подробно рассказал нам, как с этими людьми работать, как о них заботиться. Он велел крепко запомнить, что никаким количеством людей не перекрыть низкой производительности труда, причина которой лежит в плохой организации и плохих организаторах. Он предложил механизировать все трудоемкие процессы, но тут же предостерег нас от увлечения сверхмеханизацией, которая может привести к потере дорогого времени.

Он говорил и о технике и предложил нам, руководству шахт, уделять больше внимания подземному транспорту — вагонеткам и путям. Ведь из опыта горного дела очень хорошо известно, насколько плохой порожняк и наспех технически неграмотно уложенный путь понижают работу шахт.

Вскоре после этого выступления мы получили решение Московского комитета партии о работе на метро. Это решение и было нашей программой в течение всего времени постройки нашей станции. Оно подробно указывало, как расставить людей, как построить зарплату, рационально организовать труд, поставить производственные процессы. Все было здесь предусмотрено, подробно разъяснено.

Двухтысячный коллектив нашей шахты крепко взялся за перестройку работы.

Для нашей шахты эта перестройка совпала с реорганизацией шахт № 17-18 и № 18-18-бис в одну административно-хозяйственную единицу — строительство станции «Кировская».

Перестраивая свою работу, мы ничего не выдумывали, не открывали никаких новых Америк. Мы просто начали выполнять указания, записанные в решении Московского комитета партии. В очень короткий срок мы организовали сквозные (круглосуточные) бригады из лучших людей шахты. Мы создали для этих людей хорошие бытовые условия, перестроили зарплату по принципу прогрессивной сдельщины.

Мы организовали дело так, что каждый рабочий, входивший в бригаду, знал, где он будет работать в течение всего месяца, что и как будет делать и сколько будет получать за свою работу. Мы вовлекли всех основных рабочих в социалистическое соревнование. И наконец мы по решению Московского комитета партии организовали на шахте малую механизацию бетонных работ, которая дала блестящие результаты.

К этому времени у нас уже появилось довольно большое механическое хозяйство. Мы имели два десятка насосов, 5 бетономешалок, 3 подъемных машины, 16 лебедок, котлы, компрессоры и много другого оборудования. У нас была очень сложная сеть для подачи сжатого воздуха, рассчитанная на 60 забоев, своя электросеть на тысячу ламп. Чтобы все это оборудование работало бесперебойно, нужен был очень тщательный надзор, внимательный уход за каждым механизмом.

Этот уход нам обеспечили наши механики Цейтлин, Кушнер и Вишневский. Им мы в первую голову обязаны тем, что у нас не было ни одного затопления шахты, ни одного большого простоя.

При всех этих условиях вводимая нами механизация не представлялась особенно сложной.

Уже в самом начале бетонных работ мы поняли, что для хорошей бетонировки бетон нужно готовить в самой шахте, у места укладки. Иначе, пока готовый бетон дойдет с поверхности в шахту, он начнет схватываться, и качество его будет значительно ниже требуемого. Поэтому мы перенесли бетономешалки под землю.

Это однако еще не решало вопроса. Инертные материалы и цемент пришлось спускать в шахту в подъемной клети. Половину времени клеть работала под бетоном. Тем самым задерживалась выдача породы на поверхность. Да и клеть плохо справлялась с подачей материала. За смену мы могли спустить 5 кубометров гравия, 2-3 кубометра песку и 1,5-2 кубометра цемента. Иначе говоря, при таком способе подачи материала мы могли класть в смену не больше 5-6 кубометров готового бетона. А надо было укладывать по меньшей мере 50 кубометров. Перед нами встал очень серьезный вопрос — организовать доставку инертных материалов в шахту, не загружая подъемные клети, и добиться доставки такого количества материала, которое обеспечило бы нашу потребность в бетоне. Мы создали свою систему подачи материала, используя для этого так называемую малую механизацию.

Эта механизация была очень проста: на поверхности мы поставили две камнедробилки, производительностью каждая в 5 кубометров. Гравий и щебенка с камнедробилок поступали на грохот и оттуда на гравиемойку.

Песок со склада и гравий либо щебенка по обычным ленточным транспортерам доставлялись к устью шахты, по трубам спускались под землю и там опять-таки по транспортерам подавались на бетономешалки.

Чтобы получить бетон хорошего качества, мы тщательно исследовали все поступающие на шахту инертные материалы и цемент. Для этого мы организовали специальную лабораторию так называемого полевого типа. Лаборатория делала анализы материалов и в зависимости от их качества, а также заданной по проекту прочности бетона составляла карточку подбора материалов. Все материалы поступали в бетономешалку строго по весу и объему.

Такая «малая», как мы ее называли, механизация бетонных работ вполне устраивала нас. Она давала не меньше 200 кубометров бетона в сутки — количество, вполне достаточное для выполнения плана, в то же время полностью освободила подъемные клети для выдачи породы.

Преимущества этой механизации были очевидны. Все же провести ее оказалось делом не простым.

Во-первых, нам пришлось вести монтаж всей установки в самый разгар работ на шахте. Но это было бы еще полбеды. Главная трудность заключалась в антимеханизаторских тенденциях, которые неожиданно обнаружились среди инженерно-технического персонала шахты. Некоторые инженеры открыто противились внедрению механизации. Особенно большое сопротивление я встретил со стороны руководителя бетонных работ — техника Тимофеева. Старый практик из подрядчиков, он считал, что тачка и вагонетка куда вернее, чем всякие трубы и транспортеры. Он с презрением относился ко всем нашим новшествам. В первое время я старался разубедить его, приводил ему доводы в пользу механизации, показывал, что когда механизмы работают четко, то никаким вагонеткам и тачкам за ними не угнаться. Я считал, что в Тимофееве говорит консерватизм, столь свойственный старым практикам, и думал, что особой беды в этом нет.

Дело оказалось значительно серьезней. Тимофеев не только противился механизации, но и повел среди бетонщиков злостную агитацию за возврат к вагонетке и тачке. Он использовал каждую неполадку в работе механизмов, чтобы лишний раз показать, что толку из нее не будет, что все эти «трубочки» и «ленточки», как он их называл, только снижают заработок. Признаюсь, я не сразу раскусил его, и только случай помог мне с ним разделаться.

Однажды утром во время очередного обхода шахты я натолкнулся на такую картину: бетономешалки стоят, рабочие разбрелись кто куда, а руководитель бетонных работ, вместо того чтобы ликвидировать аварию, рассказывает рабочим, как хорошо было работать тачками.

Авария была пустяковая. Не составляло большого труда ликвидировать ее. Я выругал Тимофеева за нераспорядительность и в который уже раз начал растолковывать ему значение механизации бетонных работ. Я говорил, что механизация облегчает труд рабочего, помогает выполнять план, что механизмы при внимательном и бережном отношении к ним работают бесперебойно. Я увлекся и не заметил, что Тимофеев просто смеется надо мной. А когда я кончил, он мне сказал:

— Э, товарищ начальник, ничего ваша механизация не стоит! Если б вы не выдумывали разных фокусов, а делали так, как я говорю, мы бы план обеспечили. Механизация ваша только рабочего по карману бьет.

Тут уж я не выдержал. Я выгнал Тимофеева с шахты и вместе с ним еще двух-трех человек. И только после его ухода понял, что он успел своими антимеханизаторскими тенденциями заразить и часть инженеров.

Спустя несколько дней после небольшой аварии, когда из-за разрыва ленты на транспортере бетономешалки простояли пятнадцать минут, ко мне пришел молодой инженер Бурлаков.

— Товарищ начальник, уберите вы эту механизацию. Все равно от нее мало толку. А я вам гарантирую, что когда ее не будет, мы план перевыполним.

Это было так неожиданно, что я даже не сумел ему ответить как следует. Ведь это был уже не старик-практик, вроде Тимофеева, а молодой советский инженер. Но я, видно, так посмотрел на него, что он уже не стал дожидаться моего ответа и стрелой вылетел из кабинета.

После этого я понял, что механизацией следует заняться серьезно, причем заняться не только механизмами, но — и это было главное — людьми, которые эти механизмы обслуживают. Ведь не один Бурлаков был так настроен. Антимеханизаторскими настроениями были заражены на шахте многие неплохие работники.

Общий вид эскалатора

Правда, настроения эти были вызваны главным образом тем, что всю механизацию надо было наладить в процессе работы. Каждый думал только о плане сегодняшнего дня, а вперед не заглядывал. У людей нехватало терпения довести дело до конца. Но все же такие настроения приносили производству немалый вред. Надо было их как можно скорее ликвидировать.

Вдвоем с Бараненко мы начали жестокую борьбу с антимеханизаторскими тенденциями. Хорошо помогали нам в этом секретарь партийного комитета Бельский и секретарь комитета комсомола Леша Хохряков.

По их инициативе, поддержанной секретарем горкома комсомола тов. Шашириным, комсомольцы взяли шефство над бетонными работами и тем самым над механизацией. К механизмам прикрепили комсомольцев, и аварии понемногу прекратились.

Механизация начала давать производственный эффект. Тогда и бывшие «антимеханизаторы» уверовали в ее силу. Инженер Бурлаков одним из первых начал укладывать по 35-40 кубометров бетона в смену.

Правда, мы не сразу добились этих побед. Только настойчивость и упорство всего коллектива помогли нам в срок выстроить станцию. Этот коллектив почти сплошь состоял из комсомольцев фабрик и заводов Москвы. Среди них были люди самых различных профессий: металлисты и швейники, пекари и почтовики, шоферы и служащие. Не было только горняков — той профессии, которая нам была нужна. А мы, руководители, сами еще не знали практики постройки тоннелей и поэтому не могли сразу помочь своим рабочим освоить новое, незнакомое и пугавшее их дело.

Но пришедшие к нам рабочие были людьми особого склада. Они знали, что идут на трудное и незнакомое дело, и горели желанием возможно скорее научиться работать. Упорство и настойчивость взяли свое. Уже через два месяца после прихода на шахту двадцатилетний комсомолец превращался в опытного проходчика. Ребята работали не покладая рук и в то же время находили время для учебы, исключительно успешно повышали свою квалификацию. Они принесли на стройку новую энергию, новый подъем, массу новых рационализаторских предложений. Они давали прекрасные показатели по качеству и производительности труда.

Имена Алтунина, Халтурина и других наших комсомольцев-бригадиров стали известны всему строительству. Их рекорды служили образцами. По этим бригадам равнялись другие шахты. Особенно хорошо работали девушки. В тяжелых условиях шахты они ухитрялись класть больше одного кубометра бетона на человека в смену, показывали поистине сказочные образцы работы.

А ведь когда нам впервые прислали на шахту 500 девушек, мы все, и я в том числе, пришли в ужас. Никогда раньше в практике горных работ не было случая, чтобы женщина спускалась под землю. Женщины работали на поверхности — на откатке, на сортировке, а больше на уборке мусора, только не в забое. И если бы кто-нибудь сказал мне, что женщина будет работать на проходке, я назвал бы его сумасшедшим.

А тут пришли молодые девушки, никогда не видевшие шахты, и сразу потребовали, чтобы их поставили в забой. Было от чего притти в ужас.

Теперь нам стыдно за нашу близорукость. Ведь мы не учли главного — что это комсомолки. Они по-хозяйски подошли к работе, сразу овладели ею. Бригады девушек — Устиновой, Кноссалло, Александровой, Горской — также прогремели по всему Метрострою.

Комсомольцы нашей шахты были застрельщиками каждого нового дела. Они взяли шефство над бетонными работами и вывели их из прорыва, организовали инспектуру по качеству, возглавили техническую учебу, боролись за технику безопасности. Им в первую очередь мы обязаны тем, что за все время у нас не было ни одной крупной аварии, ни одного пожара, ни одного несчастного случая с тяжелыми последствиями.

Много помогала нам, хозяйственникам, партийная организация. Наш секретарь парткома тов. Бельский даже в самые трудные дни не терял головы. Он умело мобилизовал коммунистов на борьбу с прорывами, расставлял их на самых трудных участках. Он пользовался исключительной любовью и доверием всего коллектива шахты.

Воздухосборники и фильтры компрессорной станции

Только благодаря сплоченности всего коллектива мы сумели провести все трудные и сложные работы, которые нам предстояли. Нам пришлось разработать в слабых грунтах штольни сечением до 20 метров калотты станции, уложить железобетонную рубашку, бороться с водой, плывунами и горным давлением, уложить огромное количество бетона.

А ведь большинство наших инженеров — молодые строители и горняки, до прихода на метро не имевшие никакого понятия о подобном строительстве. Они очень быстро освоили новую работу и прекрасно с ней справлялись.

Очень хорошо работал мой заместитель по технической части Бараненко. Он вынес на своих плечах всю тяжесть строительства и очень много сделал для внедрения механизации. В самые тяжелые дни он не терялся, всегда находил выход из самого, казалось, сложного и трудного положения.

Прекрасно работали и начальники участков — инженеры Белоусов, Овсип и Эткин. Каждый из них руководил самостоятельным участком, шахтой, где работали 500-600 рабочих. Им приходилось разрешать сложнейшие технические задачи, и не было случая, чтобы они отступали перед трудностями. Наоборот, эти трудности только подзадоривали их.

Много прекрасных инженеров вырастила наша стройка, о каждом из них можно очень много рассказать. Только у нас, в условиях советской действительности, мог быть воспитан такой коллектив…

Когда начались монтаж эскалаторов и отделка станции, наблюдение за работами взяли на себя Никита Сергеевич Хрущев и Николай Александрович Булганин. В это время заседал Всероссийский съезд советов. Несмотря на исключительную занятость и Никита Сергеевич и Николай Александрович ежедневно по два раза в день приезжали на шахту, по нескольку раз звонили нам по телефону.

Сейчас станция готова. Грандиозное сооружение, где вложен труд двухтысячного коллектива, закончено. Сложнейшие конструкции выполнены в неслыханно короткие в истории техники сроки.

За один год построены: подходный коридор длиной в 45 с лишним метров, эскалаторный зал, наклонный тоннель с эскалаторами, подземные вестибюли.

Длина южного вестибюля — 28 метров, ширина — 7,65 метра, высота — 5,35 метра. Под полом расположены служебные помещения. Два широких прохода ведут на платформы боковых путевых тоннелей станции. Ширина каждого из этих тоннелей — 3,1 метра.

В северном конце станции расположен такой же вестибюль, только несколько короче (его длина 22,8 метра), ограниченный двумя торцовыми стенами. Оба вестибюля, занимающие середину поперечного сечения станции, конструктивно связаны в одно целое с боковыми тоннелями станции. Вся станция одета толстым слоем бетона и покоится на бетонном же фундаменте.

Под фундаментом и по наружной стороне крайних стен сводов уложена наружная гидроизоляция, состоящая из четырех слоев пергамина и рубероида, наклеенных при помощи нефтебитума. Кроме наружной имеется замкнутая со всех сторон внутренняя гидроизоляция, поддерживаемая рубашкой специальной железобетонной конструкции, рассчитанной на максимальное гидростатическое давление. Толщина этой железобетонной рубашки составляет 30 сантиметров. Общая ширина станции — 31 метр, высота — 12 метров и длина — 160 метров…

Станция готова. И я, бывший ее строитель, прихожу сюда вместе с другими пассажирами. Я прохожу под алым сиянием огромного «М», вхожу в наземный вестибюль. Я вспоминаю, что совсем недавно здесь было надшахтное сооружение, скрипели лебедки и с грохотом двигалась тяжелая клеть.

Сейчас всего этого нет. Широкая гранитная лестница ведет в просторный подходный коридор. Балюстрада лестницы отделана желтым и коричневым мрамором, украшена сверкающим никелем поручней и светильников. И я не могу удержаться, чтобы не погладить этот мрамор, не дотронуться рукой до металла. Но толпа увлекает меня. Я уже в подходном коридоре. Я вижу круглые иллюминаторы освещения, блестящие плитки стен. Коридор длинный — 45 метров надо пройти, чтобы попасть в эскалаторный зал.

Бесшумно скользят 60-метровые лестницы. Незаметно попадаю в распределительный зал и только здесь вспоминаю, как приходилось бегать вверх и вниз, когда эскалаторы еще стояли. Это был тяжелый спорт — по нескольку раз в день подниматься по неподвижным ступеням на высоту десятиэтажного дома. А как это просто сейчас — стал и поехал…

Сейчас все просто. Вот висит указатель: «В центр», «В Сокольники». Можно выйти на платформу, сесть в поезд и поехать. Можно погулять по платформе. Полюбоваться отделкой из серо-голубого и белого мрамора, посмотреть на блестящие надписи «Кировская», постоять около колонн, выпить воды в киоске.

А ведь только год назад здесь еще стучали отбойные молотки, а сверху потоками лилась вода. Теперь тут сухо, «не капает». Я поднимаю голову и оглядываю высокие своды, залитые светом из десятков скрытых источников. Их ровная поверхность мягко отсвечивает, нигде ни пятнышка. Значит — не капает. Значит хорошо уложена изоляция, тщательно пригнана рубашка. Сработано на совесть. И мне хочется рассказать, что эту станцию строил я, что в эти своды и переходы вложен мой труд, мои бессонные ночи. Я хочу рассказать всем, как двухтысячный коллектив шаг за шагом отвоевывал у капризной почвы эти огромные светлые пространства.

Но тут подходит поезд. Я сажусь в вагон, чтобы выйти на площади Свердлова. Сегодня я иду в театр. Но, уже сидя в вагоне, я все еще не могу оторваться от окна.

И когда поезд трогает, я думаю о том, что построить такое сооружение не так уж просто. Если мы построили его в срок, построили хорошо, то прежде всего мы обязаны этим Московскому комитету партии, его руководителям. Они научили нас работать по-сталински, от них мы получили ту особую выучку, которая помогла нам победить.